Олег Обносов - Сады Пробужденных

Сама тишина рождает музыку, мелодия исходит из нее в своей искренней неповторимости. И главное, этот природный напев не своеволит, не стремится поразить слушателя, в нем нет пустого многоглаголящего эффекта, он прост и чист, питаем тишиной.

Живое слово тоже приходит из молчания. Не из немоты, а из глубины, от погружения в суть вещей. В тишине радости всегда происходит таинство: вот всплеск весла неведомой лодки вторит всплеску рыбины, что, играя, замирает на миг над водой и тут же уходит, скрывается в глубинах. И как некое присутствие свое оставляет видимый след на поверхности озера в виде разбегающихся кругов.

Птица в полете тоже оставляет след своих крыльев, свою песню. Она не улетает, а как бы растворяется в воздухе в мерном взмахе крыльев. Человеку также свойственно оставлять свои следы. И они, конечно, не так быстро растворяются, как голоса природы. И это можно сказать и о той местности, где мне привелось жить. Там трудами человеческими был построен фактически вручную канал, столь необходимый когда-то по военным соображениям. Но данная необходимость не отменяет того, что при его строительстве был использован подневольный труд, труд каторжный, а значит без сомнения, оставивший свой отпечаток, свой горький след на этой земле. К тому же исправить сообразовавшееся зло достаточно трудно. Невидимые следы долговечнее зримых. Может сгнить проложенная в лесу или на болотах бревенчатая дорога, что некогда соединяла лагеря и места проживания поселенцев. Могут упасть телефонные столбы с железной прочнейшей проволокой, разрушиться бараки – лес примет все, а вот горечь и насилие уйдет с этих мест еще не скоро. Ведь горе, словно пожар в лесу – та стихия огня, что оставляет за собой черные неуничтожимые отметины на стволах деревьев.

Но тут же, на этой земле, можно встретить и великое молчание. Когда-то в этих краях строили свои скиты старообрядцы, скрываясь от преследований. И их праведная жизнь отмечена намоленными пространствами. Молитвы как бы восходят столбами к небу. И по сей день можно соприкоснуться к этим молитвам, но лишь через тишину и молчание.

Тишина – это пространство распахнутой вечности исходящего света, это воспарение светлой радости и хрустальной чистоты того блаженства, по которому тоскует душа. А она всегда тоскует о благом, поскольку, окруженная шумным роем лжи, страдает от необходимости внешнего пребывания, от своего погружения в темное и бессловесное. Душа жаждет спасительного, ищет мира благодатного.

Оттого внимательный, сострадающий художник, соприкоснувшись с тишиной, уже не захочет ее разрушать. Он ищет сопричастия с миром, и тем самым обретает новое качество своего письма, при котором не просто смешиваются краски на палитре, но созидается жизнь. Для него теперь кисть наполняется не цветом пигмента, а утром нарождающегося дня. Художник опускает свою кисть в рассвет и переносит это исходящее тепло на свою работу. Он стремится не к славе, он хочет разделить вновь обретенную радость бытия с другими.

Лишь в благой тишине зачинается желанная картина. И в светлом пространстве полотна возникают пейзажи, не отстраненные, но живые, или неповторимые в своем сочетании предметы, что окружают людей, как знаки, а не фетиши; и наконец – сам человек во всем своем выразительном многообразии, и в деяниях своих, восходящих до духовного проявления.

Так на холсте реализуется выразительный образ проистекающего мира. Причем в своем завершении картина должна иметь свое начало, поскольку есть то, из чего «все начало быть». А без этого начала образ теряет свою глубину и погружается в суетное. Но художник, конечно, волен выбирать, откуда приходит ему образ: из суетного или из пространства тишины вечного света; рожден ли он от умения писать красками или раскрыт был жаждой сопричастия к благому всеохватному истоку. Художник, как и всякий человек на этой земле, может питать свое вдохновение из глубокого колодца таинства жизни, или отображать внешнюю красоту посредством живописного эффекта.

Размышление о начале всего сущего – вопрос не праздный. Вот иконописец, он свою работу начинает именно с золотого основания, фона, символизирующего свет Божественного мира, саму славу Божию, на которой в дальнейшем живописными прописками им создается образ. Образ священный, обращенный к нам – лик святого. От изначально заданного силуэта, рисунка, через постепенное высветление красок иконописец поднимает образ отображаемой личности до духовидения. А завершается работа нанесением золотых прописей на изображение, что, по сути, подводит работу к ее началу. Свет Божий начинает струиться от лика святого, и икона становится средоточием благого образа преображенного человека, призванного к служению, а именно, она говорит о личности, через которую Господь Бог свободно и ненасильственно творит благой мир в любви.

Так работает иконописец. Он создает идеальный план, образ человека, призванного к служению и свободного в своем творческом приложении сил. Поэтому никак не тьма своим оком, глядящим в бездну, может стать основой для создания благого образа, но только свет питающий. От него только этим светом и полнятся живые краски. В их общении, в отражении друг в друге и сообразуется в итоге вся красота мира, гармония мирового лада. И пусть краски, используемые в палитре художника из-за своей материальной природы темны и несовершенны, и благой образ изначально получается глухим и не выразительным, просто силуэтом, но все равно от темного через высветление колорита наносимой краски можно прийти к самым живым и нежным оттенкам. Благодаря кропотливому труду художника, душой искренне жаждущего преображения и возвышения образа в своей работе, устремленного к ясной форме и чистому цвету, его трудами этот отображаемый им мир в итоге очищается и шаг за шагом восходит от падшего своего состояния до благодатной гармонии.

Вот и эта книга говорит о возвышении человеческого духа. И к тому же она будет раскрываться в слове своем, как картина, отражающая все перипетии становления благого образа. И именно та картина, что пишется не умом, а сердцем, в сопричастии с волей Божией. Так говорит опыт духовного восхождения. Таков был и мой собственный путь пробуждения, путь, не выходящий за рамки исключительного, поскольку там, где есть желание обретения правды, там есть и созвучие с теми, кто к этой истине уже ранее пришел. И поэтому в разговоре о своем пути мне хочется апеллировать не к своим словам, а к стихам выдающегося персидского поэта XIII века Саади (поэма «Бустан»). Пусть они прозвучат и начнутся с напоминания о том, что «пределов мудрости божественно высокой узреть не может земнородных око».