Инок Никодим - Азбука спасения. Том 5

И называют тебя по имени, какого, не бывало на свете только бы устрашив попользоваться от тебя чем-нибудь. Да и вол твой сделал когда-то обиду моим волам.-Что ж это за обида? скажи мне.-Вол такого бедняка, а мычал громче, и еще как будто вызывал на драку, или уже и одолел. И тень от твоих деревьев, падая на мои дерева, причиняет им вред. И мальчик твой ходил по моему полю. Терпи, или представлены будут на это свидетели; и тогда пропали у тебя и вол, и мальчик, и сад. Это-открытое насилье. А если злой человек по случаю и умен; то его выдумка еще правдоподобнее. Приняв на себя вид заступника других, не допускает сделать какое-нибудь зло, но покровительствует людям, чтоб поработить их, и потом пожирает, как лев, который, отогнав зверей от бедного животного, не оказывает ему милости, но сам прибираете к себе как легкую добычу.

Для чего изнурять себя? Простое дело – довольствоваться тем, что имеешь. А при неумеренном приобретении велик и труд: ссоры, тяжбы, обманы, ложные клятвы, кроме же всего прочего заботы, как мгла, всегда приносят им что-нибудь чуждое. Если ты, сидя за столом с людьми, которые не ниже тебя чином, не наблюдаешь меры и огорчаешь тем, что полными горстями хватаешь всего; то не похвалят тебя. То же надобно сказать и о приобретении; потому что жадность везде отвратительна. Но не так представляется тебе, у которого разум подавлен. Одним уже владеешь, другого желаешь, третьего надеешься; а для иного есть у тебя сводчики и подговорщики в род тех, которые услуживают растлителям плоти. Ты чтишь золото; снедь моли- одежды похоронены у тебя в сундуках; всегда окружен ты скупщиками хлеба, торгуешь самым безвременьем. Одни плачут, другие питаются надеждой; потому что надежда есть легкая греза наяву. А ты на одни житницы кладешь печать, а другие предусмотрительно открываешь, соображаясь, как думаю, с теченьем обстоятельств. Увы! увы! Ты берешь подать с несчастья бедных, собираешь плоды с чужого невзгодья; затруднительное положенье других для тебя своего рода жатва.

Кто же ты, отваживающийся на такие дела? Почему так наступаешь? И на что надеешься? Может быть, настоящая ночь застигнет тебя уже мертвым, похитив из среды всего тобою вожделеваемого. Как это ужасно! Другие все, и тело, и имущество приносят в дар Богу, от Которого все; а ты всего домогаешься, все тебе надобно иметь. Что же приобретаешь? Какие страшные сокровища? У тебя на столе груды снедей; это отрада узкой гортани, о которой все твои заботы; у тебя надмение чрева, болезнь пресыщенья; ибо таковы плоды неумеренности в пище; у тебя огромные дома, в которых большая часть стоит пустою, с золотыми потолками, и блещущие картинами; у тебя слуги, наряженные на подобие женщин; у тебя тенистые и прохладные убежища; у тебя пьянство, лжи поющих, дружные рукоплесканья, при которых растлевается красота образа Божья.

Ты надмеваешься своим блеском, перед всеми в городе высоко носишь свою голову, хвастаешься высокостью своего чина; а чины – это борьба зависти и самовластья. Ибо никто не дозволяет другому думать о себе высоко, но сам себя ставит выше всех, и заносится пред другими больше, чем у змеи один ряд чешуи надвинуть на другой. Но пусть так! Что же еще у тебя драгоценного? Роскошь женщин в убранстве дорогими камнями и золотом, которые то сплочены вместе, то блестят отдельно; цепи на руках и ногах-это приятное бремя, не для доброй цели помогающее красоте, которая домогается того, чтоб нравиться многим мужчинам.

Что же еще? Может быть, хочешь оставить детей богатыми и владетелями приобретенного отцовою наглостью. Это значило бы еще что-нибудь если бы сбылись твои надежды. А теперь никто не знает, где сотлеет твой прах, и до чего прострется вред приобретения. Ты трудишься, и по долгу, может быть, не спишь, и ночи наравне с днями проходят у тебя в заботах; от того больше имеешь горестей, нежели наслаждений; берешь грабительски рост, из одного роста выращиваешь другой, и сколько с чего взять, высчитано у тебя по пальцам. Но это сберегается не для тебя, и не для кого ты надеешься, а достанется кому-нибудь, может быть, человеку для тебя стороннему, и то еще хорошо! Случится, что достанется и твоему неприятелю, -одному из тех, которые худо говорят о тебе и о твоем добре, которых ты не удостаивал даже своим куском.

Может быть, один из потерпевших от тебя зло, тот, кто тебя и дом твой со слезами и воплем орошал соленым питьем, будет питаться чужими трудами, как жирный и по верхам смотрящий петух, не одобряя многого в том, что теперь изображаешь на стенах дома, а с наследником твоим, если и встретится, не разломить и хлеба. Так суетны мечты человеческие! Для этого, если можешь что выдумать, присовокупляй к приобретенному, мучь себя, делай насилья, не оставляй без испытанья никаких худых мерь, обыщи глубины земли и моря стриги, как говорится, и с мертвых волосы, пожри мрежи (Авв.1:16) , покланяйся руке своей, которая столько собрала тебе золота, для прибыли ни во что поставь все, и врагов, и друзей, и родных, и благодетелей.

Это ничем не разнится от морского отлива, или от Харибды, поглощающей пловцов. Еще немного, и богатство будет изблевано, потечет, как излишнее бремя из пресыщенного чрева. Еще немного подождать, и наступит суд, или еще здесь, что гораздо лучше, или если не здесь, то в будущей жизни. Прекрасная нищета предпочтительнее худо приобретенного богатства. Лучше быть смиренным, нежели надменным и болезнь почитать здоровьем.

Надобно бы, чтоб все у тебя, как рассказывают о Мидасе, обращалось в золото, чтоб и тебе потерпеть одинокую с Мидасом участь, и за худое желанье справедливо мучиться голодом. Между породами ехидн, какие водятся в египетской пустыне, есть так называемая дипсада. Каково ее угрызение, показывает самое наименованье. Оно дано гаду по той неутомимой жажде, какою страдая умирает угрызенный. Кому сообщился этот яд, тот, встретит реку, с отверстым ртом весь погружается в нее, и пьет, пока не расторгнется его внутренность от принятого внутрь бремени, и только вместе с жизнью прекращается жажда. Не знаю, слыхал ли ты, любезный, что некогда небо дождило хлеб народу, когда шел он по пустыне, в которой, как и естественно, не было средств к пропитанию? Этот дар, как Божий, подаваем был щедро и неоскудеваемо. Но неумеренных постигло и наказанье; всякий излишек тотчас делается смрадным, а мерою служила потребность дара. Справедливо было бы, чтоб то же самое случалось всегда со всяким несправедливым человеком, то есть, чтоб он, или расседался от сильного своего желанья, или вместе с своим неправедным приобретеньем делался смердящим. Это одно, можете быть, остановило бы таких людей!

Что же? Почему не пустишь в прибыльный обороте и собственного своего тела? Почему не изберешь жизни начальника разбойников, не подламываешь стен, не тревожишь гробов, если у тебя одна забота-разбогатеть, а как и откуда, о том вовсе нет слова? Есть мера красоте, есть и зренью, и бегу, и силе, и пенью, и пляске, и речам: все что дело труда, а не хищничества. А приобретению нет никакой меры. Но чужой овладевает имуществом трудившегося, и приобретавшего честно, или законно получившего отеческое наследство, овладевает тот, в ком немного остается дыханья жизни, кто, может быть, не успеть и узнать всего, что поступило в его собственность.