Роман Воронов - Океан

– Не стяжал умом, душа стяжала. Маленький диск металла не пустил к Нему. Кровь свою смолой сделал и ею мир наградил. Вот стыд твой, с ним и пребывай, – пригвоздил Голос.

Мы вернулись на облако в тишине. Я первый прервал молчание.

– Деньги в крови наполовину, а ведь такая праведная жизнь.

Напарник размешивал облачную массу пальцем, придавая ей различные формы, на октаэдре ему надоело это занятие, и он задумчиво сказал:

– Ты знаешь, а мне его жалко.

Восьмигранное облако растаяло, и мы вместе с ним…

А вот сейчас вы это вы. Представили? Вы в своём теле, в своём возрасте и Времени, со своими талантами и болезнями, успехами и неудачами и, конечно же, с кровью, которую очень любят деньги. Или у вас не так? Поднимите глаза наверх, видите облако? Не напоминает оно вам октаэдр? Возможно, с него пристально смотрят на вас, а точнее на вашу кровь, и задаются вопросом об эволюции. Если среди ваших пращуров не было конкистадоров, вам повезло, но наверняка там присутствовали Чингисханы или Казановы, а их страсти густят и тяжелят кровь не меньше разорившихся идальго, пустивших жажду золота в свои сердца.

Знайте это, и когда пожелаете рассеять облака над собой, начните с крови, вместе с ней очистится небо, и вы увидите Бога.

Всемирный Потоп живёт в тебе, он проник в твою память с последним вдохом, а вернее, глотком мутной воды, разорвавшим твои лёгкие и записавшим код страха утопления в твой геном, но когда глаза твои почти сомкнулись, ты увидел киль судна, проходившего над тобой. Это был Ковчег, и это была Благая Весть, и ты записал ещё один код поверх страха – надо строить, а не смеяться над тем, кто строит, и в каждом своём воплощении ты начал строить Ковчег.

Я встречался с ним трижды. Первый раз это произошло в тихой уэльской деревушке, затерянной в бесконечных дубравах Кембрийских гор. Старый валлиец, говоривший с камнями и растениями, ведавший все о местных почвах и, возможно, знавший лично каждого земляного червя, имевший небольшой надел и мельницу, мука которого славилась на всю округу, не желал платить Лорду. Как всякий житель этой части острова, он с детства прекрасно владел «Лонгбоем», но не лук был его страстью, а плуг, и гордился он не густотой стрел в мишени, а густотой пшеницы на скалистых склонах своей пашни. Он не служил английским королям наёмником и никогда не нанимал работников себе, предпочитая одиночество.

Я был в отряде сборщика налогов, прибывшего за десятиной, Саладдина. Старик не сказал ни слова, когда мы сжигали его дом. Ни угроз, ни проклятий, только одна фраза, смотрящего на поднимающийся дым валлийца: «Слава Богу, огонь, а не вода». Кто из нас мог знать, что он видел над собой киль Ковчега, своего Ковчега, строительство которого начал с отношения себя к себе, через любовь к земле. Крестьянин с рождения, с грубыми, натруженными руками, но открытым к окружающему его миру сердцем, собирал пепел и относил его на пашню в качестве удобрения. Мы же смотрели на него, кто как на сумасшедшего, кто как на святого.

Второй раз я встретился с ним в битве под Сен-Дени. Все знали его как французского капитана. Человек, возведший честь, доблесть и воинскую справедливость на высший пьедестал, был любимцем в армии от простого пехотинца до короля. «Милосердие и Честь» вывел гравировщик на гарде его шпаги, и этим понятиям Капитан следовал всю жизнь. Оказаться рядом с ним в бою было большой удачей, которая единожды улыбнулась мне.

Наша рота мушкетёров прикрывала левый фланг гвардии короля. При атаке вражеской кавалерии мой мушкет заклинило. Увидев это, капитан перебросил мне свой клинок. Я, можно сказать, подержался за борт его Ковчега и успел отразить выпад в свою сторону, пока мои товарищи перезаряжали мушкеты и, наконец, дали спасительный залп. Я тут же вернул шпагу владельцу, и Капитан, все это время отбивавшийся от противника только кинжалом, сразу уложил двоих оппонентов. Справившись с оружием, я снова посмотрел на него, но бой горячей волной унёс Капитана, и я, развернув рогатину в сторону гугенотов, с удовольствием отсалютовал своему спасителю. Больше я его не видел.

Через несколько лет Капитан был заколот на дуэли. Я случайно узнал об этом от офицера, его секунданта. Он рассказал, как умирающий, пристально глядя в небо, улыбался, а перед последним вдохом произнёс странную фразу: «Слава Богу, железо, а не вода». Я понял, что Ковчег, выстроенный на отношении себя к людям, через понятный язык оружия и строгих, но справедливых понятий, проплыл в этот момент над ним.

В третий и последний раз судьба свела нас в штате Юта. Я приехал в гости к старому товарищу, давно отошедшему от дел, но сохранившему ясность ума и трезвость рассуждений. Мне была нужна его консультация. Он жил на южной окраине Сейлема, я нашёл адрес, но дома его не оказалось. Соседка, весьма говорливая леди, через полчаса расспросов посоветовала поискать в церкви.

– Заодно послушаете нашего Ноя.

– Кого? – не понял я.

– Священника, – хохотнула она и захлопнула дверь.

Я без труда нашёл церковь, шла воскресная проповедь.

– И сказал Бог Ною, конец всякой плоти пришёл пред лице Моё…

Священник читал очень проникновенно, удивительный тембр его голоса и внутреннее сопереживание тексту усадили меня на скамью. Я перестал искать глазами товарища и заворожённо слушал. Весь мир остался за дверью храма или за бортом Ковчега, каждое слово священника было Словом и проникало в сердце. Заканчивая проповедь словами «помолимся, чтобы каждый из нас стал Ноем…», он вдруг остановился, поднял глаза к куполу храма и, глядя на Вседержителя, задыхаясь, прошептал:

– Слава Богу, воздух, а не вода.

Священник был мёртв.

Позже друг рассказал мне о нём. Святого Отца прихожане действительно называли Ноем. Двери дома его всегда были открыты для страждущих. И стар, и млад входили к нему с надеждой, а покидали с верой. Слово было его оружием, ремеслом, сердце его принадлежало всем. Он строил Ковчег на отношении себя к Богу, через людей, приводимых Богом к нему.

Я остался на похороны. С утра шёл проливной дождь, небо было затянуто низкими, серыми тучами – ни дать ни взять Всемирный Потоп, но когда гроб с его телом вынесли из ворот храма, ливень прекратился, вышло солнце, и весь город, подняв лица верх, к свету, увидел киль проходящего над ними Ковчега, его Ковчега.

Сними усталости печать

С ладоней, что весь день сжимали

Меча стального рукоять,

А мира так и не познали.

У ангелов полно свобод? Они быстры, легки, светлы, подобны духу, но метаться повсюду, как дух, не могут, их держит нить. Тонкая, серебристая, едва заметная даже в мире ангелов, она изумительно смотрится на поясе, как дорогой аксессуар, но железной хваткой пристёгивает к подопечному в проявленном мире. И вынужден ангел болтаться повсюду за своим Я, как воздушный шарик на нитке за непоседой-ребёнком. Связь эта – Контракт между ангелом хранящим и душой хранимой, от первого слова и до последней подписи, буковка к буковке, в цепочку-ниточку. Читает ангел Контракт и подтягивается к душе-в-теле, дочитал до конца, уселся на плечо – можешь дотронуться до него. Когда же душа-в-теле не признает ангела, нарушая сим первый параграф Контракта, и отдаёт свою безопасность на откуп эго-программе, ангел не может быть рядом. Не перешагнуть ему первый параграф, как не перепрыгнуть через пропасть, ибо начинается договор ангела и души с Доверия.