Олег Чекрыгин - Миряне. Печальнейшая повесть

Собственно, это и явилось соблазном номер два: если такое в вашей церкви считается примерным, то, пожалуй, нам не по пути с такой церковью. Слава Богу, что я встретил тогда своего духовного отца, старенького о. Тихона Пелиха, проживавшего на покое вместе с выжившей из ума матушкой в домике при церкви своего деверя, протоиерея Валериана Кречетова. Глядя на этих дивных стариков, наблюдая чудо взаимной любви, щедро переливавшейся через край их личных отношений на всех вокруг, я убедился и узнал, что Бог – Есть! И когда я все же решился (карьерное тщеславие прошло не скоро) исподволь завести речь о монастыре и монашестве, батюшка повздыхал, потом возведя кроткий взор выцветших глаз на небо, перекрестился, еле двигая иссохшей пергаментной «лапкой», и тихонько прошелестел: «Тебе это не полезно. Не нужно. А поезжай-ка ты – к Марине. Привези ее». И все. Вопрос был решен для нас. Я остался в церкви. С семьей, которая со временем и вправду превратилась в «семь „Я“».

На самом деле, семья – это серьезнейшая жертвенная жизненная обязанность, которую Господь возложил на всех живущих. Это и есть Крест Христов. Откуда, я спрашиваю, взялись бы наши высокоумные монахи (всерьез заявляющие свою претензию на принадлежность к «ангелам земным, небесным человекам» только потому, что они вырядились в диковинную обрядовую одежу), да и все остальные тоже, если бы наши родители не пожертвовали – буквально – своей собственной жизнью для того, чтобы мы стали жить. Ведь Христос рассказал, какова обязанность человека к жене, к семье, в Евангелии от Матфея на первых страницах, а она такова: «что Бог соединил (мужа и жену), человек да не разлучает»; человек должен «душу свою положить за други своя»; Христа надо возлюбить больше детей, жены, родителей, а ближних, то-есть, в первую очередь, семью, «как самого себя»; «кто разводится со своей женой, тот прелюбодействует», и ее толкает на прелюбодеяние, и многое другое.

Когда Господь все это рассказал и открыл ученикам своим, тогда ученики сказали: если такова обязанность человека к жене своей, то лучше совсем не жениться. Христос говорит: кто может вместить, да вместит. Поэтому произошло монашество.

Итак, все-таки, монашество – это больше христианства, или меньше христианства? Полагаю, что монашество – лишь «кусочек» христианства. Более того, это «кусочек» христианства по несовершенству, по боязни. Это как раз та самая очень малая вместимость. Человек может, к сожалению, вместить только свою собственную жизнь – такова малая вместимость. Он говорит: Господи, прости меня грешного, потому что я ухожу из-под Креста Твоего. Тот, кто уходит из-под Креста, теряет надежду на спасение. Но милостив Господь, и «сердце сокрушенно и смиренно Он не уничижит», поэтому в покаянии Он и таковых принимает. И именно здесь находится место смирению: вот уж действительно, «хуже всех».

Человек говорит: я не могу понести Крест Твой, и не могу исполнять те обещания, которые я дал Тебе как христианин: возлюбить Тебя паче всего, и ближних своих, как самого себя. Люблю я только себя самого, поэтому я буду жить один. Я буду монахом («монос» по-гречески и есть «один»), Ты меня прости, а за это я обещаю, что, живя для себя самого, я хоть других никого тиранить не буду. Я уйду в пустыню, буду там пропадать. Чем Ты меня пропитаешь, тем я и буду питаться. Я уйду из этой жизни, умру для нее, буду жить в стороне, потому что я человек не годный, приими меня в покаянии. И вот это есть монашество! Как же оно не похоже на наших ряженых, которые сегодня сидят в отделанных на нищую старушечью копейку под евроремонт «монастырях», и готовятся в Архиереи.

Я был свидетелем потрясающего случая с одним юродивым. Он был человек Божий. У себя в городе в Ивановской области он одними почитался за дурачка, другими – за святого. Однажды он пошел в паломничество в Лавру, но не так, как теперешние «господа верующие» на иномарках ездят, а пешком. Причем, шел он не по дороге, а напрямую – по долам и весям. Весь в лохмотьях пришел блаженный Сережа в Лавру и пошел сразу на исповедь. Стоит иеромонах в шелковой рясе с кистями и крестом в каменьях. Подошел к нему Сережа в рубище и исповедуется: «батюшка, грешен я – люблю вкусно есть, вино люблю пить, на мягких постелях люблю спать на шелковых простынях, одежду люблю шелковую дорогую, подрясники шелковые, рясы дорогие, красоваться люблю. В общем, все грехи этого иеромонаха он ему и рассказал. Господи, прости меня грешного!

Ап. Павел говорит: «скитались в горах, пустынях, расщелинах и пропастях земных, их же не был достоин весь мир». Подлинное монашество – это когда нам нечего терять. Вот Мария Египетская, ушла в пустыню и провела там в покаянии сорок лет, питаясь тем, что Бог подаст. Боролась с грехами своими и стояла насмерть. Что можно было отнять у Марии Египетской? Что можно отнять у человека, который умер для мира, распявшись вместе со Христом?

Я возьмусь утверждать с фактами в руках, собранными самой церковью за две тысячи лет хотя бы в тех же «Житиях Святых», что монашество, поддавшееся на соблазн выйти из пустынь и собраться вместе в монастыри ради удобства коллективной (по сути, семейной) жизни, согрешило изменой своим же принципам, содержимое которых заключено в самом названии «монах», то есть «одинокий», и заболело устроением земной жизни и личных житейских обстоятельств. Болезнь эта на сегодня привела к гибели монашества, как идеи, как образа жизни ради Бога, и душеспасительного подвига. Но выйдя за пределы монастырей ради «спасения душ христианских», для «спасительного» примера «мирянам», развратившееся соблазном вновь привлекшего к себе «мира», то есть жизни и пребывания в общении с, было, оставленным ради жизни наедине с Богом обществом людей, монашество превратилось в болезнь Церкви, опасную и смертельную. Настолько, что сегодня болезнь эта, подобно раку, истощив силы и самое тело, угрожает смертью всей Церкви, в которой, «как леса за деревьями», из-за сомкнувших сплоченные ряды монахов (и среди них в первую очередь, архиереев, возвысившихся «до небес») уже стало почти невозможно увидать Христа.

Современным монахам, Слава Богу, есть чего терять! Поэтому в Церкви завелись «князья», те, кто хотят властвовать над людьми, хотят быть старшими, быть князьями и владыками. Ну, об этом речь еще впереди. За мной, брат читатель!

Будучи единственным ребенком у моих родителей, я с детства, как говорится, подавал своей семье большие надежды. Поэтому мой отец, адмирал-подводник, узнавши, что я уверовал в Бога и, что было для него особенно непереносимо, хожу молиться в церковь, сказал мне: «Ты погубил мою жизнь», – и был неправ. Не так отнеслась к этому известию его мать, моя бабка, которая, наскучив выслушивать возмущенные жалобы своего единственного сына-героя, полностью оправдавшего надежды своей семьи, сказала с присущей ей твердостью, неожиданной в тщедушном, высохшем от старости теле: