Светозаръ Лучникъ - Воскрешение сердца

Аминь.

Гумисоль спасает брата

Этотпрекрасный год целиком принадлежал ему; вся сила материнской любви и ласки почти тратились на него одного. Почему почти? потому что другая любовь, любовь женщины к мужчине, уже не могла принадлежать сыну. Эта любовь плоти разливалась к мужу, на груди которого покоилась и нежилась голова жены.

Но любовь к мальчику была вполне естественной, яркой, нелицемерной; никто в доме не замечал его уродства, его явного убожества, потому что дивный, божественный голосок этого маленького существа покорил всех, кто жил с ним соприкосновением чуда на пажитях счастливых дней. И эти дни давали всем великую радость и достойный покой.

Когда песенная сладость разветвляла силу одухотворённости, тогда уродство тела покрывалось таким ярчайшиим светом, что младенец представлялся истинным ангелочком, которого невозможно не любить. Эта незримая богообразность делала малыша истинным творцом чуда: он был любим, и чистота неподдельного чувства парила на радостном покое каждого дня.

Мальчик рос умным и очень необычным ребёнком под опекой самой матери, под заботой отца, который мудро олицетворял своё главенство семьи. А также за Гумисолем ухаживал седобородый слуга хозяина, Ортонсóльз, человек, который просто душою и сердцем прикипел к этому необычному существу.

Ортонсользу было около 45 лет, у него очень длинные волосы, заплетённые в косу, проницательно-добрый взгляд и он всегда улыбался, невзирая на то, что покоилось внутри него. Его доброта духа привязала и к нему дух малыша, который только при одном его виде облекался песнею, что всегда приводила в слёзный восторг человека, открывшему Гумисолю священное имя Иисуса и за сей дар, возложенный на него, он навсегда удостоился места в Эдеме. Да, как ни больно и ни горько, но именно страдания открывают Врата в Царствие!

Любовь, царившая в доме Э́нтони и Марсэли́ны, не кровного отца и кровной матери мальчика, освещала жизнь светом Благодатного Бога, они помнили, чем связаны и боялись утерять эту святую связь. Покой и мир укреплялся на достоинстве их судеб. Держались крепко за нить благословений.

Минул год, но мальчика не называли Гумисолем, а просто Малыш, хотя имя даёт определённые гарантии человеческому духу. Именно имя и организует баланс внутри души, когда его значимость помогает созревать чувственным граням на приливах и отливах слов, которыми имя или его суть весьма явно отражает все комбинации соответственных буквенных символов, отображающих саму сущность с ним. Имя и фамилия каждого человека усиливают потоки всякого ориентира, позволяющие поэтапно проживать долю только своего личного звучания.

Малыш пока оживлял лишь миг на одном дыхании, а новое пробуждение в имени даст ему и новые возможности новых событий, которые обязательно последуют на пороге жизненных моментов и дел, в кои он и введён по возрастающему телу.

На данном этапе он жил на чувстве Малыша и претерпевал только его буквенные символы! Но неожиданно изменилось всё! С тех пор, как Марсэлина готовилась вторично стать матерью, её отношение к сыну тоже стало иным.

Нет, совсем нет, она не переставала баловать своего Малыша. Также с нежностью и заботою ласкала его маленькую головку, целовала розовые щёчки, только взгляд уже определился какою-то виной; ведь в её теле зародилась новая жизнь и постепенно она отдалялась от первенца, начинала мечтать о красивом и мужественном сыне, которого ей опять послал Бог.

Она, как бы и находилась при Малыше постоянно, но в тоже время мыслями уносилась далеко-далеко, а чудесный голосок, уподобленный ангельскому пению, убаюкивал, возрастающее в чреве матери, тельце брата.

И когда Малыш нечаянно касался живота, то оттуда, из самóй его глубины, слышался звук, тихий, негромкий, как всплеск волны, покоящейся у моря при лёгком дуновении ветерка, это отзывался братик на зов такого блаженства, проливающегося от вдохновенной мелодии чудесного голоса.

Песенная радость пребывала постоянно на всех членах этой семьи, и разливала особенную благодать и на того, кто слышал её из утробного мира. Там при желанном восторге великой любви человечек рос и напитывался святым впечатлением, не ощущая тяготу грешного и злобного мира.

Но мать убегала из детской комнаты в слезах, чувствуя свою вину, свой стыд, унижение перед Малышом, которому так нужна её постоянная забота и любовь. Не могла выдержать его ангельское дыхание, в котором он пребывал на потоках своего пробуждения. Ведь он не такой, как все, и он должен получать ласки гораздо больше, чем обычный ребёнок. Ему необходима не просто её материнская любовь, а особенное понимание, объяснение и чёткость во всём, а почему, почему, почему же он совершенно другой, непохожий ни на кого из них, и как ему чувствовать себя, чтобы жить не ущемленным в выборе прав на жизнь, а чувствовать себя полноправным хозяином жизни, в которую он вошёл десницею Судьбоносца.

Всё это она обязана ему высказать и поведать, что он не хуже, не меньше, а даже и выше и лучше тех, кто превосходит образность несовершенства, но мать не умела, не знала, как всё донести до сердца Малыша, видимо он сам, самостоятельно, должен шагать к прозрению путём личных болей и страхов.

Мать рыдала в одиночестве. Рыдала горько, и волнение летало на порывах весьма болезненно. Но эти слёзы не были слезами раскаяния, это были слёзы отчаяния и сожаления о том, что сошло прежде нынешней жизни и что так отвратительно скалится на явном сожалении при чувственной нужде.

Малыш ничего не понимал, он не плакал, не омрачалось его детское личико и не охлаждалось горячее сердечко, уродство не оскверняло его беззаботное взросление, пробуждение, стремление, потому что Ортонсольз всегда был с ним, он рассказывал ему тайны Иисуса, читал святые книги, учил молитвам и раскрывал смысл Божества. Он учил мальчика великому делу, ради которого тот и влился в историческую жажду таких необъятных букв.

Малыш со вниманием, жадностью и ревностью впитывал в себя новое и в ответ, за такую нелицемерную доброту и искренность, Малыш пел, пел дивно, пел так умиленно, что все, все, кто находился в доме, замирали на восторженном ритме возлюбленных звуков.

Даже кот, такой шалун и проказник, начинал мурлыкать самодовольно, и из его зелёно-голубых глаз лились тёплые капли кошачьих слёз. Но не только плакал кот, слёзы, как потоки живительной влаги, стекали и по бледным щекам Энтони и Марсэлины.

Энтони в такие минуты углублялся в свои потаённые мысли, пытался отыскать в них истаивающий покой, что так душевно разрывал грудь адамовой слабости. Слёзы кипели, как огневые струи, и он рыдал, спрятавшись ото всех, не желая, чтобы кто-то увидел его грехи, ведь плач растворяет болезнь, и она сжигает страсти, а кто не имеет плача, у того грехи срослись так крепко с чувствами, что только смерть в силах разорвать неразрывное.