Леонид Красников - У березки я заплакал

Книга первая

ИДУ К ТЕБЕ

КОГДА МЕЛА ПУРГА

История, о которой я собираюсь рассказать, началась более тридцати лет назад. После окончания Горьковского университета жизнь забросила меня на северный краешек Якутии – в арктический посёлок Тикси. Здесь я работал в районной газете с красивым символическим названием «Маяк Арктики».

Тикси действительно был своеобразным маяком для судов, бороздивших моря Северного Ледовитого океана. Над посёлком пролетали самолёты, державшие путь ещё дальше на восток – в Певек и Анадырь.

Немало интересных встреч мне выпало за годы работы журналистом в заполярной газете. Моряки, охотники, рыбаки, оленеводы, сотрудники гидрометеорологических станций представляли собой крепкий самобытный народ, прошедший экзамен на прочность суровыми морозами и сильнейшими пургами.

Но одна из встреч, сыгравшая в дальнейшей моей жизни решающую роль, сначала показалась обычной и похожей на многие другие, столь характерные для пересекающихся судеб северян. Как журналист я сделал тогда запись в блокноте на память. И лишь спустя годы понял, что тот разговор, состоявшийся в тиксинском аэропорту, был для меня далеко не случайным, а как бы посланным откуда-то свыше. Однако расскажу всё по порядку.

Однажды из-за пурги я застрял в аэропорту. Погода была жуткая: ветер, снег, облака – всё кружилось, перемешивалось и с огромной скоростью неслось на север. Аэропорт до утра закрыли для полётов, в посёлок также уехать не было возможности – пурга стёрла из видимости дорогу, никакие машины не ходили, и только изредка сквозь плотную серую пелену можно было едва различить свет фар вездехода.

Гостиница находилась в некотором отдалении от аэропорта. Отчётливо помню, мне дали койку в двухместном номере на втором этаже. В комнате на дальней, застеленной одеялом кровати, сидел мужчина и рассматривал какой-то иллюстрированный журнал. Одет он был в тёплый серый свитер и чёрные брюки, заправленные в собачьи унты, которые обычно носили лётчики полярной авиации.

Мужчина представился: «Андрей Петрович». Он действительно оказался лётчиком, отдавшим Северу долгие годы.

Как и полагается, вскоре на нашем столе появились рыба, хлеб и бутылка водки. Я добавил к скромному застолью копченой колбасы и пирожков с мясом, которые испекла мне жена в дорогу. Разговорились о севере. Тема эта была для меня крайне важная: в моём представлении Север таил в себе некую загадку, которую я пытался разгадать. Андрею Петровичу задал вопросы: «Что же держит людей на Севере? Почему они так неохотно с ним расстаются, несмотря на столь суровые условия по сравнению с жизнью на материке?»

Прежде чем ответить, Андрей Петрович задумался. Потом медленно заговорил:

– Что тебе сказать на это, Леонид? Мне кажется, что у Севера, как у человека, есть своя душа. А ты как журналист знаешь, что в людях разобраться не так легко. Даже если прожить с кем-нибудь одну полярную зиму – кстати, это самый верный способ добраться до глубины человеческой души. Чтобы понять Север, надо иметь с ним родство душ. Это свойство, как и любовь, словами почти не выражается. Тем более нельзя купить за деньги, ради которых многие и едут сюда, те ощущения, которыми, если посчастливится, Север способен наградить человека. Я не знаю, с какими намеренениями приехал на Север ты, Леонид. Если просто для того, чтобы заработать деньги, я дам тебе совет: водку не пей, душу не обнажай, на женщин не засматривайся. Останешься чистеньким, непременно купишь квартиру и машину, но Севера так и не поймёшь…

Я внимательно слушал Андрея Петровича. Было в его блед-но-серых глазах что-то трогательное, располагающее.

Размышление летчика о Севере попало в самую точку. Сразу все понять я не смог, но почувствовал: это очень близко мне по духу, по ощущениям, которые я уже успел пережить за два года журналистской работы в Арктике.

Снова задумавшись, мой собеседник неожиданно предложил:

– Леонид, давай еще немного встряхнемся. Загрустил я, расстроил ты меня своим вопросом.

Мы снова выпили. Я почему-то подумал, что на душе у Андрея Петровича сейчас не сладко. Он встал, потянулся, словно сбрасывая с себя усталость, подошел к окну. От фонаря на улице его серый свитер поблескивал тоненькими искорками, но бледно-серые глаза оказались до того потухшими и грустными, что мне стало не по себе. Андрей Петрович провел ладонями по вискам, как бы снимая с них пелену оцепенения, тяжело вздохнул.

– Если бы ты только знал, Леонид, каково мне сейчас. Сегодня, скорее всего, моя последняя встреча с Арктикой… Здесь прожиты лучшие годы. И вот пришла пора расставания.

Андрей Петрович снова умолк, потом продолжил более твердо и спокойно.

– Мне все равно этой ночью не уснуть. Не составишь мне компанию, Леонид? Имею бутылку коньяка. Давай выпьем еще понемногу.

Отказать Андрею Петровичу, глаза которого звали сильнее всякой просьбы, я не мог. Сработал и чисто журналистский интерес: как личность Андрей Петрович был для меня привлекателен, и захотелось побольше узнать об этом человеке.

– Арктику я полюбил не сразу. Вначале почувствовал это неосознанно, затем стал задумываться, чем же она меня покорила. Открытие было ошеломляющим: Арктика не безмолвна, не мертва, а жива! Она может быть прекрасной, может быть злой, ее надо уважать, а вот шутить с ней нежелательно. Через Арктику я много узнал о себе. Нет ничего прекрасней, чем полет на самолете под ночным звездным небом. Ты даже не представляешь себе, Леня, какое счастье слышать песню мотора, видя вдалеке огоньки селений, лететь навстречу зарождающемуся полярному дню!..

Андрей Петрович говорил почти без остановок. Бывают такие минуты и часы у людей, когда им надо выговориться до конца. Речь Андрея Петровича действовала на меня непонятным образом: она словно приближала к собеседнику, заставляла прислушаться к его душе и не отпускала из внимания ни на минуту.

– Поразительная штука – жизнь: за какие-то час-два в словах можно уместить все, на что потрачены годы!

Андрей Петрович снова поднялся с места, подошел к окну, сказал:

– Затихает пурга… Скоро откроют полеты… Пурга… В борьбе с ней я всегда становился сильнее, она избавляла меня от душевной хандры. А однажды пурга повернула мою судьбу.

Когда я услышал последнюю фразу, то внутренне приготовился узнать об Андрее Петровиче что-то очень важное.

– Случилось это в ноябре. Вот так же мела сильная пурга. Вечером я спохватился: в доме совсем не осталось хлеба. Пришлось отправиться в магазин. Добрался с трудом – почти не было видимости. Купил хлеба и уже собирался возвращаться обратно. Смотрю, стоит у прилавка спиной ко мне женщина, разговаривает с продавцом. Кивнув в мою сторону, продавец что-то сказала ей. Женщина обернулась, оценивающе посмотрела на меня, улыбнулась одними глазами и как-то мягко, но в то же время небрежно произнесла: «Что ты, Валя, это же летатель! В воздухе он – мастер, а земля, да еще в пургу – не для него».