Конкордия Антарова (Кора) - Две жизни (ч. I, т.1-2)

Ты по личному опыту знаешь, что можешь услышать и увидеть Флорентийца, если сосредоточишь на нём внимание и свою чистую любовь. Но передать другому своё виденье, если он не обладает этой высшей психической силой, задача очень тяжёлая для физического тела человека. Это сделал Ананда для Анны и спас её, вернул ей силы жить и вновь обрести полное равновесие духа. Потом я расскажу тебе о сыне и жене Строганова… Вошёл хозяин, мы горячо поблагодарили его и пошли домой. — Теперь, я думаю, настало время прочесть письмо капитана. А я пойду к Ананде. Я бы очень хотел, чтобы ты не выходил из наших комнат, пока я не вернусь, — сказал мне И., когда мы возвращались.

Я обещал, крепко решив, что никуда не пойду. Я достал письмо и свёрток капитана. Запер все двери и сел на диван. И поймал себя на мысли, что почему-то жду Жанну. Не то, что жду даже, но — как и тогда ночью, когда я был уверен, что придёт Генри, — я был и теперь уверен в появлении Жанны.

Я стал читать письмо моего дорогого капитана. Любовь свою к нему и её настоящую глубину я понял только сейчас, когда стал разбирать его крупный, как будто чёткий, но на самом деле не очень легко разбираемый почерк.

"Левушка, — храбрец-весельчак, — т. е. до чего я огорчён, что должен уехать, оставляя Вас не то живым, не то мёртвым.

Некоторую долю спокойствия я, конечно, увожу в сердце, потому что оба Ваших друга сказали мне, что Вы будете жить. Но все эти дни мне так не хватало Вас, Вашего заливистого смеха и мальчишеских каверз.

В Константинополе я пережил целых три этапа жизни. Сначала я всё похоронил. Потом я ожил и увидел, что многое уже ушло, но жизнь ещё не потеряна.

Теперь во мне точно звенит какая-то радость. Как будто я обрёл новое спокойствие: не один только мозг воспринимает день и сопутствующие ему страсти и желания, а на каждое восприятие мозга отвечает сердце; пробуждается доброжелательство ко всякому человеку, а страсти и желания молчат, не имея прежнего самодовлеющего значения. Это для меня так же ново, как нова и непонятна моя, человека холодного и равнодушного, привязанность к Вам. Я думаю, что Вы меня поразили в самое слабое моё место Вашей дикой храбростью. (Простите, но иного названия я ей не нахожу.)

Я с детства носился с идеей неустрашимой храбрости. Бесстрашие было моим стимулом жить, И вдруг я встретил мальчишку, который меня так запросто переплюнул, вроде бы как съел солёный огурец!

По логике вещей я бы должен был завидовать Вам и Вас ненавидеть. А вместо этого я прошу Вас принять от меня маленький привет в знак моей всегдашней памяти и любви, преданной дружбы и желания жить вблизи от Вас. Ваш капитан".

Я был тронут письмом и его — незаслуженными мною — лаской и приветом. Растеребив изящно и хитро увязанный пакет, я, наконец, вынул кожаный футляр, открыл его и вскочил от неожиданности.

Точная копия кольца, которое подал я Ананде от капитана, только с буквой «Л» и с камнями зелёного цвета, лежала на белом атласе футляра.

Я вынул его. По бокам и сзади — вместо фиалок на кольце Ананды — были вделаны очаровательные лилии из изумрудов и бриллиантов. На дне футляра лежала записка.

"Анна сказала мне, что Ваши камни — изумруд и бриллиант; а цветок ваш — лилия. Так я и поступил. Угодил ли?" — прочел я написанное размашистым почерком.

Я был и очень рад, и очень смущён. Я вспомнил, как сказал ему: "Вот такого — никто мне не подарит", — когда мы сидели на диване в комнате Ананды и вместе любовались его кольцом.

Всё ещё сидел я над кольцом, уйдя в размышления о том, где теперь капитан, что он делает, кто подле него и как я буду рад его видеть снова, как вдруг услышал какую-то возню в комнате рядом, похожую на ссору, и голос князя, который я даже с трудом узнал. Обычно он говорил тихо, я и не представлял себе, что он может разговаривать так возмущенно, громким, высоким голосом.

— Две недели подряд вам говорю, что он болен, что его нельзя беспокоить, потому что это может вызвать ещё один рецидив болезни, — и тогда уже ему не будет спасения, — кричал князь, несомненно с кем-то борясь. — А вы, каждый раз повторяя, что обожаете его, лезете с какими-то письмами, с какими-то поручениями, от которых меня издали тошнит. Как вы можете быть игрушкой этого негодяя? — услышал я французскую его речь задыхающимся голосом.

— Вы бессердечный! Это вы зловещий человек! Вы уморили свою жену, как рассказала мне мадам Строганова. Теперь участвуете в заговоре, чтобы уморить Левушку, — кричала вне себя Жанна, голосом визгливым и вульгарным.

— Если бы я не видел вас прежде, до знакомства с этим злодеем, если бы вас не представили люди, которым я обязан не только жизнью моей бедной жены, но и своей жизнью, — я бы не задумываясь выбросил вас сейчас же вон, чтобы никогда больше не видеть вашего бессмысленного лица в моём доме. Но я думаю, что вы сошли с ума! Что вы одержимы злой волей, — и только потому я говорю вам: извольте уйти отсюда сами; вы не увидите Левушку, разве только если у вас под пелериной нож и вы решитесь меня зарезать. Несколько минут прошло в молчании. — Боже мой, Боже мой! Что они со мной сделают, — услыхал я снова голос Жанны, молящий, плачущий. — Ну поймите, поймите, — я должна отдать Левушке этот браслет и это письмо. Для Анны. Он должен сам надеть ей браслет, потому что я не могу, не имею сил подойти к ней. Ну поймите, — не могу, да и только! Лишь я беру браслет и подхожу к Анне, — что-то меня не пускает. Нет препятствий, а подойти не могу! А Левушка может. Поймите, если я не передам ему поручения — лучше мне и домой не возвращаться. Ну вот я на коленях перед вами, пожалейте меня, моих детей, — рыдала Жанна за дверью.

Моё сердце разрывалось. Но я понимал, что должен в полном самообладании звать Флорентийца. Я сосредоточил на нём все свои силы и — точно молния — мне ударил в уши ответ: "Зови сейчас же, сию минуту Ананду".

Я ещё раз сосредоточил всё своё внимание, почти изнемогая от напряжения, и услышал как бы издали голос Ананды: «Иду». Я мгновенно успокоился, как-то утих внутри. И тут же совершенно ясно осознал степень безумия Жанны. Поняв вдруг, что у неё есть нож, что она ранит князя, я бросился к двери, но уже другая сильная рука держала руку несчастной, в которой сверкало лезвие тонкого и узкого, длинного ножа… Ананда встряхнул руку Жанны, нож выпал. — Не прикасайтесь, — крикнул Ананда князю, собиравшемуся поднять нож. — Левушка, закрой дверь этой комнаты на ключ, чтобы сюда никто не вошёл от князя, — обратился он ко мне. — Ну а вы, бедняжка, — по-французски сказал он Жанне, — положите рядом с ножом ваш дрянной браслет.

Жанна как сомнамбула, ни на кого не глядя, положила футляр рядом с ножом на пол.

— Протрите руки, шею, лицо вот этим тампоном, — снова сказал он ей, подавая куски ваты, смоченной жидкостью из флакона, который вынул из кармана.