Конкордия Антарова (Кора) - Две жизни (ч. I, т.1-2)

Тут поднял голову второй злодей, поглядел на Ананду и зачастил что-то по-гречески, прикрывая глаза рукой.

Первый, несколько оправившись и с ненавистью глядя на него, сказал по-английски:

— Не верьте ему, пожалуйста. Он такой же лекарь, как я повар. А снадобье для чепца дал Браццано. Этот подлец разорил полгорода и нас вместе с собой. Да только сам унёс куда-то ноги; наверное, и сокровищ утащил немало. Последнее, в чём он нас надул, — это что камень — чёрный бриллиант немыслимой стоимости — на вашем мальчишке. Дал нам амулет — платок, чтобы мальчишка отправился к праотцам. Дал чепец, сказав, что всё колоссальное состояние княгини — в камнях и золоте — в её спальне под кроватью, — и солгал. Теперь жизнь мне опостылела, я нищ. Делайте со мной, что хотите.

— А разве вы больше не боитесь Браццано? — усмехаясь, спросил Ананда.

— Не только не боюсь, но хотел бы задушить его своими руками. — ответил несчастный, захлебываясь от злости.

— Ой, ой, а я боюсь, — завопил второй. — Так боюсь, что не хотел бы вовек его встретить.

— Но ведь вы давали страшные клятвы и обещания не только ему? — опять спросил Ананда.

— Конечно, целая церемония совершалась над нами, — снова заговорят первый. — Но ведь он изображал первого помощника великого мага, которого никогда и никто не видел. Но говорили, что сам сатана не мог быть страшнее.

— Ой, ой. пропала моя головушка! Пропали мои деточки! — снова завопил грек.

— Замолчи, дьявол, или я научу тебя молчать, — в бешенстве заорал мнимый турок.

— Ну, вот что: сейчас вызовут полицию, и вы оба должны будете отправиться в тюрьму, — сказал Ананда. — Я даю вам ровно десять минут на размышление. Каждый из вас может написать записку ближайшему другу или родственнику, объяснить своё положение и попросить помочь вам и выручить из тюрьмы. Но каждый должен дать слово уехать отсюда и начать новую трудовую жизнь.

— Я был причиной разорения всех своих друзей и родственников. И кроме проклятий и той же тюрьмы мне ждать нечего. А работать я не желаю. Я жил богачом и господином — иной жизни вести не буду. Я желаю лишь мстить Браццано — вот отныне цель моей жизни. Пусть берут, куда угодно. Уйду, — сказал первый.

— Ой, ой, работать. Разве я всю жизнь не работал? — завопил второй. — Я только и делал, что переносил чужие деньги с места на место. Только по усам текло. Другие наживали миллионы, а мне бросали тысчонки. Я честно работал. Виноват ли я, что аферы приносят больше, чем честный труд? Дураки гнут спины с утра до вечера, — рубль домой принесут. Чем я виноват, что моя работа умнее? А теперь писать некому. Я вон им — всем этим — служил, — ткнул он пальцем в своего товарища. — А теперь они сами без гроша. Здесь — всё можно только купить. Ты слушай, барин. Ты большой лекарь. Плати за меня калым полиции; я тебе служить буду. Мне всё равно, кому служить, плати — буду служить верой и правдой.

— Ну, князь, выбора у нас нет. Неприятно, что жулики из браццановской шайки пойманы в вашем доме, но что делать. Надо звать представителя власти и сдать этот народец… Поднимайтесь, — обратился он к прекрасным компаньонам Браццано. — Сядьте на скамью и сидите, не двигаясь с места, пока за вами не придут и не уведут. Если только надумаете удирать — снова отведаете моих пистолетов.

Пока Ананда говорил с несчастными жуликами, князь пошёл отдавать приказания своим людям.

Бедные грешники встали с земли, сели на скамью и погрузились в раздумье. Но как по-разному! Мнимый турок был полон активной жажды зла. Он, видимо, надеялся чем-нибудь купить полицию и получить возможность отомстить Браццано. Его угасшее для всего светлого сознание знало одну энергию: упорство воли. Злое, ненасытное желание увидеть униженным или мёртвым разорившего его врага, должно быть, унижение и зависть к Браццано играли не последнюю роль в его теперешней ненависти. Он был активен. Метал глазами молнии и жаждал одного: вырваться отсюда; но превозмочь приказ Ананды не имел сил.

Мне казалось, что он собирался вступить в торги с Анандой, но не решался, не зная, что предложить человеку, воля которого его сковывала.

Второй — ярко выраженный грек-торгаш — тоже потерял всякий человеческий облик, но в совершенно другом роде. Его богом были только деньги. Но насколько первый жаждал их как знака славы, блеска и власти, настолько этот желал просто денег, весь стянутый кольцами жадности, как железными обручами. Его мир, всю его вселенную составляли деньги, ради которых он переносил кабалу, издевательства и презрение тех, благодаря кому мог нажиться.

Очень быстро — гораздо быстрее, чем обычно это бывает в Константинополе, — князь вернулся с тремя полицейскими, причём двое из них явно были в высоких чинах. Мне показалось, что, во всяком случае, с одним из узников они сумеют договориться.

Не успели все убраться, как послышался свирепый гудок, и я сразу узнал этот рычащий голос.

— Есть опоздал — ваша вина, — сказал встревоженно Верзила. Мы заперли двери, поручили надзор за ними двум караульным и помчались с Верзилой на пароход.

Капитан, поначалу грозно встретивший Верзилу, принял извинения и объяснения Ананды не только милостиво, но и очень близко к сердцу. Разведя руками, он сказал:

— Ну вот и задача: "Волк, коза и капуста". Уж не лучше ли Левушке поехать с нами?

Ананда смеялся и просил всё же доверить ему на один день младенца.

Я был так рад увидеть И. Кажется, дома я и не скучал без него. А увидев его на пароходе, я впервые понял, как близок он мне, как я слился с ним — рука к руке, сердце к сердцу.

Раздался второй гудок и, прощаясь с нами, И. сказал мне ещё раз:

— Левушка, повторяю мою просьбу: ходи за Анандой не отставая, до самого моего возвращения.

— Не беспокойся, Эвклид, не отпущу ни на шаг. Я вообще убедился, что твой воспитательный дар безупречен. И понимаю теперь, что свобода, предоставляемая недостаточно дисциплинированному существу, не делает его путь ни короче, ни легче.

— До свидания, друг. Княгиню снова придется упорно и долго выхаживать. Вот как всё усложнилось, — и я застрял здесь надолго, вместо того чтобы уехать с вами.

Ананда говорил тихо и спокойно. Раздумье огромной мудрости лежало на его лице, и мне казалось, что, говоря с И., он точно переворачивал страницы книг жизни многих людей.

Мы возвратились домой, умылись, переоделись и пошли к княгине. Она сразу проснулась, но была довольно равнодушна ко всему и, по-видимому, даже не сознавала, что обстановка вокруг неё другая, что лежит она не в своей спальне, не на своей кровати.

— Снова много будет спать княгиня. И кормить её придется с ложки, — обратился Ананда к сиделке. — Вы, конечно, будете чередоваться с вашей матерью; но и вам обеим будет трудно. Я, быть может, найду ещё помощниц, которые изредка будут вас сменять. Но это в дальнейшем. Сегодня же мы с Левушкой посидим у княгини; и вы сможете сделать то дело, о котором говорила вчера Ольга.