Эра Рок - Тринадцать полнолуний

— Ну, вот, а ты сердилась, всё хорошо. Пойми и прости обоих, поверь, они заслужили своё счастье.

Ванесса подняла на него глаза, но ничего не ответила.

Были ещё двое, кто по-своему отмечал торжество семьи Яровских, на которое их не приглашали. Два злобных гения сидели за накрытым столом и поднимали бокалы с вином за успех своего плана. Людвиг, в отличии от разъярённой Ядвиги, едва сдерживающей дрожь в теле, был спокоен и уравновешен:

— Моя дорогая, ты слишком взовлнована, и напрасно. Будущее не может быть счастливым, если враги прошлого собрались, чтобы нанести удар в настоящем.

Он смотрел в бездонные, поразительно красивые от природы, глаза своей компаньонки, которые сейчас прямо извергали молнии яростного пыла. Его спокойствие раздражало Ядвигу так, что казалось, она, при других обстоятельствах и с другим собеседником, бросилась бы на него и начала царапаться и кусаться.

— Я в бешенстве, даже вижу, как они смотрят друг на друга с любовью и нежностью. О, я готова ворваться к ним и разметать всех, как я их ненавижу! Обоих, его, этого праведника, сноба, кичящегося своей непорочностью и эту смазливую мямлю, паиньку домашнюю.

Людвиг откинулся на спинку стула и, отпив глоток из бокала, улыбнулся:

— Дорогая, злость гораздо полезней, чем отчаяние. Но ты теряешь самообладание, бушуешь. Успокойся, я чувствую, всё идёт так, как нам надо. Иисус умер на кресте, презираемый теми, кого он хотел спасти. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы знать наверняка, в этот раз всё будет точно так же. Проведение займёт политику невмешательства и небеса не разверзнуться. Радужный адепт не сможет изменить ход событий, чтобы уберечь себя и до конца исполнить предначертанное ему высшими инстанциями.

— Ты говоришь так уверенно, а я вся дрожу. Страшно боюсь, что мой план может сорваться, как в Индии. У него такая огромная защита, просто не пробиться.

Ядвига вскачила и нервно заходила по комнате.

— Знаешь, дорогая, чем мне нравиться наш союз, мы великолепно дополняем друг друга. Когда сомнения начинают брать верх над твоей холодной рассудительностью, тогда я становлюсь совершенно спокойным и находятся слова, успокоить тебя, и наоборот, когда уже я не верю в успех, ты прекрасно справляешься с моими страхами. Но сегодня я спокоен, как никогда, всем нутром чувствую, близок наш триумф. Всё дело в том, что Генри сам помог нам в этом.

— Да прекрати, чем этот святоша мог нам помочь? — Ядвига махнула рукой.

— Он собственными руками разрушил сложившиеся правила. Никогда в семье, в которой уже есть Радужный адепт, не должен рождаться другой воин света. Ему просто повезло, что он ещё успел увидеть своего отпрыска.

— Я не понимаю тебя, — нервозно вскрикнула Ядвига.

— Ну, как ж так, неужели ты забыла, чему тебя учили в иституте благородных девиц? — Людвиг рассмеялся, — непорочность, девственная чистота, которую нужно сохранить и идти под венец с чистой совестью. Любимая, что ты, ведь это одна из самых важных заповедей. А что сделали они? Попирая законы благочестия, вступили в греховную связь, не будучи благословлёнными. Этого не прощают, каким бым любимчиком он не был. Он должен быть примером, свято чтить заповеди, пользоваться доверием и уважением, чтобы открыто смотреть в глаза тем, кому обязан помогать вставать на путь истинный.

Людвиг встал из-за стола и произносил свою речь, будто трибун, махая одной рукой, но в его глазах было столько лукавства и злорадного ехидства, даже голос дрожал, сдерживая хохот. Ядвига, слушая его, нахмурила брови, потом, видимо, сообразив, о чём он говорит, захлопала в ладоши и запрыгала:

— Вот это да, на такой ерунде проколоться.

— К счастью для нас, это не ерунда, а довольно тяжкий промах. Плохие вещи могут случаться и с хорошими людьми. Господь дал человечеству десять заповедей. Но как получить удовольствие от жизни без чувства вины перед теми, кто вкусив порочность, запретил своим детям приближаться к ней.

Людвиг подошёл к окну и стал смотреть на сгущающийся сумрак ночи, словно пытался разглядеть в нём какой-нибудь, подтверждаю его слова, знак. Но ночь, его благодетельница-ночь безмолствовала.

— И всё-таки, я верю, безгранично верю в свою звезду, — самому себе. тихо говорил Людвиг, — зато мы знаем, где рождён новый радужный адепт, не придётся гоняться за ним по миру, хотя, кто знает, успеем ли мы подставить ему подножку в жизни. Ну, да не беда, если не мы, то кто-то другой будет исполнять своё предназначение. Я сделаю всё, что успею, тысячелетие во мраке — наихудшее наказание за невыполненную работу.

— Что ты бормочешь, милый? Я не слышу тебя, иди ко мне, грех прелюбодеяния так сладок для меня, мы венчаны хозяином преисподней и для меня это самое высшее благословение. Ядвига, совершенно нагая, уже полулежала на кушетке возле горящего камина, приняв фривольно-соблазнительную позу. Освещаемая светом очага, она была фантастически прекрасна. Её рыжие волосы сами были похожи на пламя, способное испепелить всё вокруг. Людвиг полюбовался несколько секунд своей распутной союзницей, подошёл в изголовье кушетки, нагнулся и стал целовать Ядвигу в макушку, дыханием раздвигая её пышные волосы. Она сладострастно вздохнула и вдруг, мгновенно заснула, едва не свалившись на пол. Людвиг подхватил её на руки и отнёс в спальню, заботливо прикрыв атласным покрывалом её нагое тело. Да, ему без труда удавался сделать это несколько раз, когда была необходимость.

Этот талант открылся в нём весьма неожиданно, ещё в детстве. Это приятно удивило его в тот момент, когда надоедливый гувернёр, учивший его словесности, довольно больно стукнул его, ребёнка, по рукам прутом за то, что тот никак не хотел аккуратно выводить буковки. Ругаясь по-французски, этот шамкаюший ртом старикашка, устало плюхнулся на стул и пригрозил, что наябедничает матушке. Людвиг, любивший мать до безумия, сильно расстроился и когда возмущённый учитель приказал ему идти к доске и писать на ней, он подошёл к старику со спины и, по какому-то внутреннему наитию, стал тихонько дуть на его макушку. Тот зевнул пару раз, хрюкнул носом и повалился лицом на стол, захрапев при этом так, что Людвигу пришлось закрыть уши ладошками. Удивляясь и радуясь одновременно такому повороту событий, тем более, что противный старикашка надоел ему до чёртиков своими проповедями о добре, о человеколюбии, о честности и порядочности и зная, что мать весьма щепетильно относиться к его обучению, план созрел мгновенно. Он побежал к ней и сообщил, что старый уважаемый учитель заснул прямо по среди урока. Княгиня, моментально закипевшая от негодования, быстрой походкой направилась в кабинет мужа и имела с ним весьма долгий разговор на повышенных тонах. Отец, хоть и был человеком суровым по отношению ко всем, весьма кичился своим происхождением и отличался высокомерием. Тем неменее, он трепетно любил свою жену, во всём старался угодить ей, потакая любым прихотям. Вот и сейчас, когда Игнесса, нелестно отзываясь о дряхлом старике, выжившим из ума, высказывала своё недовольство в самых резких выражениях, отец не прикословил. Заручившись обещанием мужа, что тот немедленно начнёт искать нового учителя для мальчика, она вышла из кабинета и погладила по головке послушивающего под дверью Людвига. «Всё хорошо, малыш, больше этот отвратный старик не будет досаждать тебе» поцеловала мальчика в лоб и разрешила оставить занятия, пока не найдётся новый учитель. Когда старый учитель-француз покидал их дом, пребывая в полном недоумении от резкости хозяйки, он остановился на пороге, держа под мышкой свои книги, повернулся и долго смотрел на Людвига своими слезящимися глазками, кажущимися огромными и выпученными сквозь толстые линзы пенсне. Потом перевёл взгляд на княгиню.