Эра Рок - Тринадцать полнолуний

— Мама! — крикнула Марыля, но вспомнила, что её никто не слышит.

У Таси на руках был ребёнок, завёрнутый в её исподнюю юбку. Тася плакала и говорила Демьяну, мол, родила её на закате, но девочка не дышит и грудь не берёт. Дед взял ребёнка, положил на лавку, распеленал. Осмотрел, послушал сердечко и сказал, что мертвых оживлять, ему бог таланта не дал. Тася разрыдалась, дед завернул мертвую девочку, почитал над ней молитву и сказал Тасе, что сам её похоронит. А Тася плакала, не в силах успокоиться, и столько материнского горя было в этом плаче, что Марыля сама почувствовала, как полились слёзы из её глаз. Дав Тасе выплакаться, дед присел на лавку и сказал, что поможет ей излить свою любовь на другое дитя, найденное им сегодня в лесу. Тася, вытирая слёзы, посетовала, что за нелюди дитя в лесу бросили, но дед не сказал при каких обстоятельствах нашёл ребёнка. Пошёл к печке и принёс девочку. Тася развернула младенца, удивилась, что покрывальце необычное, ткань дорогая да не похожая на те, что ей знакомы. Предположила, может дитё богачей каких, но как в лесу, далеко от города оказалось, уж не беда ли какая приключилась с её родителями. Сокрушённо покачала головой, что маленькая, как новорожденная. Белокурый ребёнок с голубыми глазами, улыбался, тянул ручонки к Тасе. Демьян ответил ей, что следов трагедии в лесу не видел, и что произошло ему тоже неведомо. Так и порешили, возьмёт Тася найдёныша, да за своего ребёнка представит. И то будет их тайной от односельчан. Тася завернула ребёнка, попрощалась с дедом и вышла за дверь. Так у деда остался мальчик.

Марыля, чувствуя присутствие Зенека, повернулась к нему и спросила:

— Так этот мальчик — ты, а девочка, значит, я?

Зенек, молча, кивнул. Перед глазами Марыли промелькнула вся жизнь Зенека у деда, как болел он, как лечил его дед всякими снадобьями да отварами. Как помер Демьян, а что дальше с Зенеком было, то Марыля сама помнила.

Зенек всё ещё держал её за руку. Они снова оказались на той поляне, где Демьян нашёл младенцев. Она увидела Василя, Михая и Грица. Была ночь, но светло как днём. Мужики лежали возле костра и смотрели, разинув рты, как из земли вырастают два гладких, огромных камня. Как Зенек, прежний, подходит к камням, как из них выходят мужчина и женщина и что-то говорят ему. Слов она не услышала и повернулась к Зенеку. Он, предугадав её немой вопрос, поднёс палец к губам, давая понять, что бы ни о чём не спрашивала, а просто смотрела. Вся сцена на поляне прошла перед её глазами.

— Теперь ты всё видела. Нам пора, — Зенек прижал девушкук себе.

Они снова стояли по среди Марыленой избы. В её голове была мысль о том, что уголёк из печи упадёт на пол и до беды не далеко. Её взгляд упал на печку и, к своему удивлению, она заметила, что уголёк был в самом начале своего падения. Искрясь и потрескивая, он упал на пол, ярко вспыхнул и погас, подёрнувшись пеплом. «Как же так, а куда время подевалось, ведь столько я увидела?» она посмотрела на Зенека. Он улыбнулся и сказал:

— Теперь время и расстояние нам подвластны, — Зенек подошёл к иконе, достал из задней стенки медальон, разделил его на две половинки, как было на тех детях, одну половину одел на шею Марыле, а другую себе.

— Ну вот, это пока всё, что я могу тебе показать. Эти дети — мы с тобой, ты правильно догадалась. Обо всём остальном, пока сама думать будешь, а я устал сильно, мне ещё два месяца придётся сил набираться. Буду лежать в покое, как эти семь месяцев, разговаривать не смогу, но слышать тебя буду. А как день сорока святых придёт, тогда и встану я. А если в себе изменения находить будешь, не пугайся, так и должно быть. Теперь пойду лягу, силы на исходе, упаду ещё и придётся меня тащить, а надо тебя поберечь, голубку мою, — слабеющими руками Зенек обнял Марылю, и еле передвигая ноги, пошёл к полатям.

Марыля подхватила его, помогла лечь. Он вытянулся, улыбнулся ей, взял за руку:

— Ничего, милая моя, потерпи, чуть-чуть осталось и будем мы…

Его рука ослабела окончательно. Он глубоко вздохнул, закрыл глаза и выпустил руку Марыли. Она подоткнула ему одеяло, посмотрела на его изменившееся, но такое родное и близкое лицо и присела в ногах. Взяла медальон, что Зенек ей на шею повесил, разглядывала долго диковенную вещицу, а потом опять на спящего парня посмотрела.

«Господи, глазам не верю, что же это? Словно сон какой-то. А может, это и был лишь сон, отваром дедовым навеянный? Спросить у дяди Василя о том, что они на поляне видели или не надо? А вдруг они не помнят ничего да ещё за полоумную меня посчитают? Ведь просто волшебство, не иначе. Какого мы роду-племени? Откуда свалились? Что же всё это значит? А Зенек опять в беспамятство впал. Дождусь, пока в себя придёт, обещал же разъяснить мне всё. Так и решу, ждать надо. Как же он прекрасен, ладный да пригожий, а я? Обычная серая птаха, не то что барышни городские. Руки от работы как у старухи и глаза блёклые да выцветшие. Вот поправится, надоест ему жизнь деревенская и уйдёт от меня в город. Ну, будь что будет».

Эти два месяца тянулись невообразимо долго. Каждый день Марыля, делая обычные дела по хозяйству, по несколько раз подходила к Зенеку, но он лежал всё так же неподвижно, дыхание было еле уловимым. Он продолжал меняться, волосы стали совсем густые, чёрные и волнистые и в росте он заметно прибавил, ведь горб-то совсем пропал, уже и на полатях не помещался. Помня, говорил он, чтобы никто не заходил, да его не разглядывал, пришлось Марыле самой сколотить лежанку для него. Еле перетащила, таким он стал высоким да крепким. «Настоящий мужик уже, красивее да ладнее, чем наши парни. Вот бы мужа такого, да где уж мне, — смотрела она на Зенека и вздыхала с сожалением, — но ничего не поделаешь, а уйдёт если, то пусть будет счастлив, лишь бы ему хорошо было. Настрадался, намучился за жизнь свою, как никто другой счастья заслуживает».

Но однажды, штопая старенькую кофточку, глянула на свои руки и увидела, что стали они мягкими да гладкими. Вспомнила она про старенькое, потрескавшееся зеркальце, ещё отец, покойный из города привозил. Дорогой подарок он матери сделал, сказал, чудом выторговал на ярмарке у старика одного. А старик тот сказал, что когданибудь принесёт это зеркальце счастье. «Когда-нибудь посмотрит твоя дочка в него и увидит красоту свою, от всех скрытую». Мать подивилась диковинной штуке и сказала, что ей смотреться некогда, да мол, старая она уже. Пусть девчата перед зеркалом крутятся, у них вся жизнь впереди. Но сёстры Марылины сколько не смотрелись, себя такими же как в жизни видели и слова старика позабылись. А перед тем, как отцу помереть, лопнуло то зеркало на две половины. Одна вдребезги рассыпалась, а другая целым кусочком осталась. Мать сильно горевала, говорила, вдруг старик тот колдуном был, да стекло это проклятое, и велела выкинуть осколки с глаз долой. Но Марыля, как сердцем чуяла, ту половинку целую унесла, да в сарайке спрятала, а когда мать умерла, и все разъехались, кто куда, достала его и в дом принесла. Но сколько не смотрела, ни чего не менялось. Давно забросила его в сундук, не считая себя красавицей. Ведь с Касиной красотой не сравниться, так что в зеркало таращиться. А теперь почувствовала непреодолимую тягу посмотреть. Достала забытый за ненадобностью осколочек и краем глаза посмотрела. На неё, из мутноватого стекла, смотрела удивительной красоты девушка, с белокурыми волосами, струившимися крупными волнистыми локонами. Ярко-голубые глаза, в обрамлении пушистых, густых ресниц, как два маленьких озерца, отражающих блики солнца, блестели на лице. Кожа была матово-бархатистой, нежно-розового оттенка. «Вот тебе на, как же это получилось? Может это зеркало такую шутку надо мной шутит? Не верю я, что так может быть». И отложила зеркало, проверить ведь все равно невозможно. Только однажды, шла от колодца и встретила Милоша. Он, с охапкой дров шёл из лесу. Остановились поздороваться.