Протоиерей Александр Торик - Флавиан. Жизнь продолжается.

– Это соборный храм Успения Божьей Матери, – пояснил он, – один из древнейших храмов Афона.

Мы вошли. Внутри храма было светло, легко и как-то по-деревенски просто. Что-то очень родное, русское чувствовалось во всём облике церкви, при том, что многое – низкий двухрядный иконостас, стасидии по стенам, епитрахиль, висящая на правом столбе Царских врат, серебряная «перчатка» на иконе великомученика Димитрия Солунского – было исключительно афонским. И ещё что-то, как и в «Пантелеймоне» в кириаконе, ощущение благодатного какого-то присутствия что ли…

Флавиан с отцом П-м вышли из алтаря, где Флавиан, по обычаю, приложился к святому престолу. Мне ужасно захотелось сфотографировать уголок иконостаса с клиросом, где на потёртой стасидии прилажен был какой-то самодельный аналой, на котором стояла то ли Псалтирь, то ли Минея. Рука уже потянулась к фотоаппарату и тут… Я вспомнил, что на территории афонских монастырей без особого благословения фотографировать не разрешают и вздохнул.

Внезапно отец П-л посмотрел на меня, улыбнулся и мягко сказал:

– Да вы фотографируйте, пожалуйста! Я благословляю!

Я слегка оторопел от неожиданности, потом решил не терять времени на размышления и, успокоив себя флавиановским – «Афон!» – начал щёлкать купленной специально перед поездкой цифровой «Сонькой» направо и налево. Игорь быстренько последовал моему примеру.

– Намолено здесь! – вздохнул Флавиан, глядя на отца П-а.

– Так ведь сколько веков уже! – улыбаясь, ответил отец П-л,- пройдёмте в костницу, поклонитесь отцам, здесь подвизавшимся.

Мы вышли из храма, отец П-л повёл нас куда-то за алтарь, мы спустились по каким-то ступеням и оказались перед открытой дверью в небольшое помещение со сводчатым потолком, куда и вошли.

Помещение оказалось комнатой метров в десять площадью со стоящим у восточной стены аналоем, увенчанным удобной подставкой под книгу и покрашенным вместе с этой подставкой коричневой масляной краской, какой в наших деревнях обычно красят полы.

Слева от аналоя из стены выступало подобие стола, сложенного из того же материала, что и сама стена, и покрытого деревянной столешницей, выкрашенной всё той же краской.

На этом столе стояла некая этажерка из двух полок, заполненных человеческими черепами, часть которых, не поместившаяся на этажерке, лежала рядом на столешнице.

– Ты смотри, сколько жёлтых! – удивился Флавиан, – не меньше половины!

– А в чём разница? – удивившись удивлению Флавиана, не выдержал я, – черепа, они и есть черепа!

– Разница в том, Алексей, – с улыбкой ответил отец П-л, – что, по афонским преданиям, белый цвет костей усопшего монаха, чьи останки после трёх лет пребывания в земле выкапываются и омываются вином, свидетельствует о спасении его души и пребывании с Господом во Царствии Его.

А вот такой медово-восковой цвет бывает у костей подвижников, сугубо потрудившихся в духовном подвиге и стяжавших у Господа особую милость. Как видите, «Ксилургу» богат такими насельниками!

Мы пропели по «зде лежащим, и по всей Горе Афонстей подвизавшимся, отцем и братиям нашим» заупокойную литию (оказалось, что у Игоря неплохой баритон, плюс знание богослужебного чина). Флавиан возгласил им «вечную память», и мы покинули костницу.

После того, как мы осмотрели ремонтирующиеся храм святого Иоанна Рыльского и верхний храм равноапостольных Кирилла и Мефодия, невысокий черненький послушник подал нам в трапезной традиционные кофе с лукумом и холодную воду. Едва успели мы за разговором допить свои чашечки с ароматным коричневым напитком (в этот раз флавианова чашка досталась Игорю), как отошедший от окна послушник позвал отца П-а:

– Батюшка! Ваши гости пришли!

– Пришли? Ну, надо угостить ребят! – и, обернувшись к нам, добавил: – Пойдёмте, взгляните, кто нас навещает! – и, набрав полную горсть мелко нарезанных сухарей, направился из трапезной к воротам.

Мы последовали за ним.

За воротами, явно поджидая отца П-а, стояли два невысоких коренастых, лохматых кабана, около ног которых прохаживалась парочка симпатичных полосатеньких поросят.

– Дикие?! – вырвалось у меня.

– Дикие, – спокойно ответил отец П-л.

– Лёша, не подходи близко, – тихим ровным голосом проговорил мне, старающийся казаться спокойным, Игорь, – в период, когда у кабанов полосатики, они особенно агрессивны, порвут как грелку, это я тебе как охотник говорю…

Однако «особенно агрессивные» кабаны вели себя совершенно смирно, я бы даже сказал – культурно. Если кто видел, как набрасываются на еду домашние свиньи, визжа и отталкивая друг друга, тот смог бы оценить, что «гости» отца П-а вели себя просто как аристократы. Не торопясь, уступая друг другу, они деликатно подбирали у ног монаха подкладываемые им сухарики, лишь раз один наиболее нетерпеливый поросёнок выхватил сухарик прямо из руки улыбающегося батюшки, задорно хрюкнув и виляя хвостиком.

– Четверо взрослых были недавно, – выпрямившись и потирая поясницу сказал отец П-л, – но сербы-строители, что работают на реставрации соседнего монастыря, неделю назад застрелили двоих и съели.

– Живодёры! – не выдержав, возмутился я.

– Да, их тоже можно понять, бедолаг, питаются они на монастырской кухне, а монахи мяса сами не едят и другим не готовят. Вот рабочие-то и соскучились по мясной пище, ну и сбраконьерничали, прости их, Господи!

Угостившиеся хрюшки не уходили, а продолжали спокойно расхаживать у наших ног по небольшой мощёной площадке перед воротами. Вспомнились мне жития святых, Серафим с медведем, Герасим со львом…

Словно поймав мои мысли, отец П-л улыбнулся:

– К преподобному Серафиму медведь приходил, к Герасиму – лев, а ко мне Господь свиней посылает, чтобы мою свинскую сущность обличить! Вот, видите, они меня за своего принимают – показал он пробующего на вкус край настоятельского подрясника шустряка-поросёнка – «якоже свиния лежит в калу, тако и аз греху служу»…

Мы с Флавианом переглянулись.

– Афон! – вздохнул Флавиан.

Через полчаса мы уже подъезжали к монастырю «Ватопед».

– Только бы нам отца Серафима найти! – Сергий, энергично крутя баранку, входил в очередной поворот, выбрасывая из-под колёс веер мелких камней, – ангел, а не человек! Все монахи отдыхают после ночной службы, а он всегда придёт по первому зову, и святыни для поклонения вынесет, и молитовку над тобой почитает, а какая любовь от него идёт! Даром, что француз!

– Француз?

– Ну да, француз. Бывший католик, безнадёжно болел раком, зачем-то приехал сюда, я уж и не помню причину. Здесь в «Ватопеде» исцелился от рака у чудотворной иконы Богородицы, остался в монастыре, принял православие и стал монахом. Да каким! Любовь от него так и льётся, чисто ангел, а не человек! Даже имя у него – Серафим – «пламенеющий любовью»! Только бы нам его найти!