Александр Торик - Флавиан

— Да, в общем-то, ты и не спрашивал, да, и к слову, как-то, не приходилось.

— Ну, ты даёшь! Прости, может я не туда лезу, просто мне важно понять, отчего так изменилась твоя жизнь, если для тебя это не слишком болезненно, расскажи!

— Нет, уже давно не болезненно, напротив, даже радостно видеть на своей жизни удивительное проявление Божественного спасительного Промысла. Ты, может быть помнишь, меня, по окончании института распределили в престижный космический НИИ, с перспективой серьёзной научной карьеры. И, вправду, через полгода я уже руководил группой, работали по очень интересному направлению, я был «с головой» в работе. Вот, в эту нашу группу и прислали на стажировку Валентину, мою бывшую жену. Она была дочкой главного конструктора нашего НИИ, потому её и поставили в лучшую группу конструкторов на перспективное направление. Я её сначала не воспринимал как девушку, просто — стажёр К-ва, и всё. А, она в меня с первого дня влюбилась, всячески показывала своё расположение, домашними пирожками угощала и т. д. Ну, ей, видно и папа намекнул, что я сотрудник с будущим, особенно в случае если на ней женюсь. Короче, на пятом месяце её стажёрства сыграли свадьбу в «Метрополе». А, ещё через месяц мне подарили привезённую из Франции Библию. Я открыл её, со свойственной мне придирчивостью начал читать, и… не закрываю до сих пор. Когда я понял, а это произошло достаточно быстро, что там написана Истина, я все силы ума и души бросил на то, чтобы разобраться во всём этом. Разобрался, уверовал в Бога, стал православным христианином. Сперва, и жена и начальство, сквозь пальцы смотрели на моё хождение в церковь, соблюдение постов, отсутствие на партсобраниях. Жена даже одно время подыгрывала, захаживала иногда в храм, носила антикварный крестик, даже согласилась тайно повенчаться, ради романтики. Потом моя растущая религиозность стала надоедать всем. Жена не понимала, почему нельзя ходить в посты по театрам и ресторанам, вступать в супружескую близость, почему я не гонюсь за материальными благами, не хожу с нею в гости к «нужным» людям, не «пробиваю» загранкомандировки. Последнее особенно раздражало её. С учётом возможностей тестя, мне достаточно было проявить лишь некоторую активность, и мы поехали бы на полтора года в Париж, город мечты моей бывшей супруги. А, я, вместо Парижа, тащил её в Псково-Печерский монастырь, в Троице-Сергиеву Лавру, на Новый Афон, в Никольское к старцу схиархимандриту Гавриилу, ставшему впоследствии моим духовным отцом и наставившим на путь священнического и монашеского служения Богу. Словом дома росла напряжённость, на работе тоже. Жена стала чаще «отдыхать» без меня в компаниях таких же «элитных детей», ездить по дачам, загородным ресторанам и пр. В какой-то из компаний она и встретила молодого французского микробиолога Симона, который так очаровался Валентиной, что, даже зная о её четырёхмесячной беременности, сделал ей предложение, и терпеливо ждал, пока уладятся все проблемы с разводом и оформлением выезда, и, уже потом, во Франции, усыновил рождённую Валентиной мою дочку.

— Господи! Так у тебя и дочка есть?!

— Была. Симон с Валентиной достаточно благополучно прожили четыре с половиной года в пригороде, столь желанного моей бывшей женой, Парижа, он прилично зарабатывал, она занималась воспитанием дочки и, родившегося уже от брака с Симоном, сына. А в восемьдесят шестом, двадцать восьмого августа по новому стилю, в праздник Успения Пресвятой Богородицы, во время возвращения с Лазурного Берега из отпуска, их машина вылетела на встречную полосу под грузовик. Симон и дети погибли сразу, Валентина полторы недели была в коме. Первое, что она сказала, когда пришла в себя, было — «позовите мне русского православного священника». Священника позвали, она долго исповедовалась, причастилась. Полностью выздороветь она уже не смогла. Через полгода она умерла в Ш-ском православном монастыре в Франции от кровоизлияния в мозг, успев перед смертью принять постриг. Если не забудешь, помолись иногда о упокоении приснопоминаемой монахини Елисаветы. Вот и вся история моего брака.

— Да, дела! А, ты-то как же?

— А, я в тот же год, когда жена развелась со мною, поступил сразу во второй класс семинарии, за год экстерном сдал весь курс, принял постриг с именем Флавиан, и… теперь сижу вот здесь с тобою.

— Батюшка! По второму разу чайник закипел! — голос матери Серафимы был сдержанно строг.

— Пойдём, Алексей… — Флавиан со вздохом встал и попереступал с одной на другую на своих больных ногах.

По дороге к выходу я остановился у свечного прилавка, положил на поднос деньги, взял с прилавка книжечку «Поминание», раскрыл на странице «О Упокоении», и на первой строчке написал печатными буквами — МОНАХИНИ ЕЛИСАВЕТЫ.

Вернувшись на ночлег к Семёну, я застал хозяина на террасе, на той же резной табуреточке, ведущим неторопливый разговор с сидящим в «Мотином» креслице Дмитрием Илларионовичем.

— Добрый вечер, Алексей! Знакомься со своим новым соседом по «гостинице» — добродушно приветствовал меня Семён.

— Да, мы уже знакомы, Семён Евграфович! Имели удовольствие общаться сегодня. Присаживайтесь, Алексей!

Я присел на услужливо подставленный мне радушной Ниной стул.

— Мы, сейчас, Алексей, про шаровые молнии разговаривали с Семёном Евграфовичем — Дмитрий Илларионович повернулся, чтобы лучше видеть меня — Семён Евграфович считает их, чуть ли не живыми существами, и, возможно он не далёк от истины, так как природа их до сих пор наукой не объяснена.

— Ну, вот, к примеру, Димитрий Илларионович, — заговорил Семён — был у меня такой случай, в молодости, с этой самой шаровой молнией. Пошёл я, раз, на охоту по осени, проходил полдня впустую, брёл потихоньку домой. Пасмурно было, морось в воздухе висела мелкая, холодало. Вышел я, как раз, на луга, за Гребёнкиным оврагом, и шёл в сторону дома. Глядь, а по полю, метрах в ста от меня, яркий бело-жёлтый шар катится по воздуху, в полметре над землёй, мягко так поныривая, как на невысокой волне. Размером, думаю, с колесо УАЗика будет. И, катится этот шар параллельно моему ходу, чуть быстрее, чем я сам иду. Остановился я, стал глядеть на него, он тоже встал. И кольни меня тут шальная мыслишка — достану я этот шарик жаканом с ружьишка то моего, иль нет? Уже было и ружьё с плеча стянул. Смотрю, а шар, вроде как краснеть стал, совсем как солнце иногда на закате, и в мою сторону пополз. Ну, думаю — что-то тут не то! Ружьишко обратно на плечо одел, перекрестился и «Отче наш» начал читать. Шар остановился, посветлел опять, потом, быстренько так покатился к середине поля, где дуб двухсотлетний стоял, могучий такой. Подкатился он к дубу и, как бахнет! У меня, за триста метров оттуда, аж уши заложило! Полыхнул дуб, как пересушенный стожок жарким летом, минут через двадцать только угольки дотлевали. Подумал я тогда — а, ну как стрельнул бы я? Испугался, что греха таить… Вот с тех пор я к этим «шарикам» огненным с большой опаской и отношусь, прямо ведь, как будто мысли мои он тогда прочитал, как вот это объяснить?