Жан-Мари Гюстав Леклезио - Праздник заклятий. Размышления о мезоамериканской цивилизации

Маски, глядящие пронзительно, ибо застывший человеческий лик гораздо ближе к миру божественному. Что особенно поражает в культуре Чиму, так же как и в созданиях мастеров Моче или Наски, — это морды кошачьих хищников, остроухие, с подковообразной улыбкой, неизменно взирающие на нас с какой-то свирепой благосклонностью. Взгляд их удлиненных раскосых глаз напоминает маски древних ольмеков.

Маски культуры викус, отмеченные знаком совы, похожие на гладкое напряженное лицо египетского писца.

Руки культуры мочика, всплывшие из свинцовой глубины времен. Это символы вечных людских исканий, увы, унесенные и разрушенные ворами без чести и совести, как некогда, в эпоху первых завоевателей.

Совершенство — оно в тумусах, выделанных мастерами чиму, в этих ножах для жертвоприношений с лезвиями из серебра или бронзы в форме полумесяца, уравновешенные солнечными полудисками рукояток. Ножи, чья форма стала символом, так как это равновесие нам вновь является на щипчиках для бровей или пластинах-нашивках, украшающих ункосы (короткие куртки-безрукавки) инков. Ножи-символы: с лезвиями, инкрустированными шашечками из золота и серебра, что некогда были знаками письма. Ножи, переставшие быть ножами, утратившие изначальную функцию, подобно европейским скипетрам и кирасам. Древнейшие перуанские цивилизации уже поднимались до абстракции знака. Они нашли границы воображаемого, равновесие форм, треугольник в круге.

Совершенство, оно сквозит в самых простых предметах. В вазе чиму, украшенной четырьмя бирюзовыми дисками. В изготовленных умельцами мочика серьгах со вставками из перламутра, бирюзы, киновари, изображением вооруженного воина с головой поверженного врага в руках, который танцует, словно на барельефах в горах Монте-Альбани или на росписях Бонампака: с искривленным профилем, высунутым красным языком, охваченный священным жертвенным исступлением.

Несравненная красота четырех ликов-рыб, кружащихся вокруг бирюзового центра на серьге культуры чиму. Красота вихря, символизирующего целостность мира, единство Четырех восточных домов, как в астрологии фэн-шуй, а в центре — глазок, островок бирюзовой чистоты.

Не имеющая равных красота греческого меандра, вписанного в солнечный диск. Все это будит в моей душе воспоминание о взволнованном рассказе перуанского историка и этнографа Хорхе Дюрана, обнаружившего скалярные соответствия в геометрии террасных культур вокруг священного города Писак.

Красота — в простом открытии этих гармонических соответствий: ваза культуры мочика идеально кругла, словно калебас, в который каждый день набирают воду; но край вазы увенчан легкой птичкой, бросающей ироничный взгляд назад, через плечо.

Утки, пеликаны, сражающиеся вороны, морские ласточки, колибри или орлы, коршуны, кондоры, туканы — птицы повсюду. В символических изображениях, на тканях, на ритуальных вазах, на рукояти тумуса. Ремесленники мочика и чиму из Тиауанако и Куско были, без сомнения, знатоками птичьих повадок; вероятно, потому, что наблюдали перелеты огромных стай на побережье Перу.

Еще одно животное не дает покоя художникам доинкских культур: Амару, двухголовый змей, неизменный персонаж мифа о конце света. Должно быть, именно он соединяет сформировавшиеся андские цивилизации с древнейшими шаманскими обрядами.

Знак Амару, словно греческий меандр или спираль — это прообраз ритуальной письменности. Одно из самых совершенных украшений, созданных человеком, увидеть которые дает нам возможность собрание Мигеля Мухика Гайо, — кисет для коки, сделанный ювелиром культуры Моче в форме пумы с животом, усеянным символами двуглавого змея. Но символ стал знаком, следом божества, зигзагом, прочерченным по обеим половинам мира, покуда из разверстой пасти пумы (одновременно означающей конец мира и его рождение) вытягивается непомерный язык, острый, словно нож для жертвоприношений, на котором мы видим изображение человекообразного бога с кошачьей головой. Должно быть, это самый сложный предмет в ритуале подношения коки. И слышится даже голос, читающий священный текст великого жреца Хуарочири, напоминающий о том, как когда-то Париакака наслал на людей кару:

«Через пять дней поднялся сильный ветер, дважды он внезапно обрушивался на народ колла [32] Народ, живущий на высоком плато между Куско и озером Титикака. , всех подхватил и унес далеко. Часть людей, унесенных ветром, лишилась рассудка и погибла. Другие упали в горах, там, где теперь стоит деревня Караваилло. И эти все умерли тоже (а гора носит ныне название Колла). Только один человек, который когда-то пригласил Париакаку к себе и напоил, спасся, уцепившись за дерево, и не был унесен вихрем. Когда всех остальных ветер уволок, Париакака обратился к нему со словами: брат, теперь ты один в мире. Здесь будешь жить вечно. Когда мои сыновья придут сюда оказать мне почтение, их прислужники четырежды дадут тебе коку, чтобы у тебя всегда было что пожевать [33] Во времена правления Великих Инков коку полагалось употреблять только представителям правящих классов, притом исключительно в ритуальных и лечебных целях, а также для воскурения на алтарях. . А звать тебя теперь Капак Хуанка. Затем бог заморозил тело того человека и превратил его в камень».

Ритуальные сосуды, маски, тумусы для жертвоприношений фиксируют встречу обыденного и священного, реального и воображаемого. Три царства индейской Америки — небо, земля и подземный мир — оставались вечно нераздельны. Они взаимно дополняли друг друга, как для народа чавин нераздельны ягуар-гром, кондор-солнце и рыба-луна.

Как и в древнем Египте, смерть для перуанцев являлась тем мгновением, когда некоторые из них — владыки и жрецы — возвращались в мир божеств, откуда были родом. Подобная сакрализация смерти — одна из характерных черт индейских сообществ, в частности, перуанских. Отсюда расшитые золотом одежды культуры чиму, доспехи, тиары, браслеты и эти невероятные ункосы, сверкающие под солнечными лучами, — их блеск породил титул Великого Инки — «casisol», «солнцеподобный».

Это сверкающее великолепие и ослепило первых пришельцев из Европы, и те в своей ярости уничтожили его бесследно.

Из-под золотых масок мечут искры живые глаза, а колокольца, привязанные к одеждам и венцам, звенят при каждом шаге носильщиков. Золото — символ жизни после смерти, знак союза, соединяющего человека с Пачакамаком, его создателем. Видя эти магические предметы, чудом спасенные от алчности завоевателей (вспомним циничный и смехотворный договор о разделе будущей добычи, заключенный 10 марта 1526 года между Писарро, Альмагро и патером Луке), думаешь о сверхъестественном союзе Великого Инки с богом, который позволил ему царствовать над иными народами: «И пока Накауиза говорил, из уст его слова падали тяжело, словно много весили, и выходил оттуда дым вместо дыхания. И тогда он взял свирель из чистого золота и заиграл. Флейта у него тоже была золотая. На голове его красовался круглый колпак с золотым отворотом, а одет он был во все черное…».