Герман Вук - Это Б-о-г мой

был ли у них в руках подлинный текст древних источников, или же прежние писцы дополняли, изменяли и искажали текст, как им заблагорассудится? Мнения разделялись, кипели страсти, знатоки склонялись то к одной, то к другой точке зрения. Обнаружение рукописей Мертвого моря вызвало такой ажиотаж, в частности, и потому, что эти рукописи с достаточной убедительностью доказали достоверность масоретического текста книги пророка Исайи.

Если человек живет в соответствии с установлениями Торы, которую мы можем взять в руки и прочесть, то он живет по Закону Моисееву — в той мере, в какой это вообще возможно. Достоверность дошедшего до нас текста Торы подтверждена рядом внешних доказательств. Но ее несомненная укорененность в национальной еврейской традиции уходит назад, в глубину веков, — пока не теряется в дыму пылающего Первого Храма. Такая укорененность — особенно если вспомнить о глубокой приверженности евреев к своему Закону — это наилучшее доказательство достоверности того текста Торы, который мы читаем.

В отличие от Танаха, который стал неотъемлемой культурной ценностью для всего мира, Талмуд — это книга за семью печатями, и открывается она только тем, кто начинает изучать ее на заре своей жизни и с годами продвигается от одного тома к другому. Существуют переводы Талмуда на другие языки. Издание Сонсино на английском языке — великий научный подвиг — стало полезным пособием для американских студентов, которым оригинальный текст недоступен. Но, если вы в этом деле профан, попробуйте открыть любой из тридцати пяти пухлых томов английского издания — и, как бы вы яростно ни старались, вы придете в полное отчаяние, прочитав одну или две главы. Эта книга представится вам слишком насыщенной материалом, слишком необычной, слишком архаичной, слишком фрагментарной и перескакивающей с одного предмета на другой. Талмуд на тысячу лет моложе, чем самые поздние книги Танаха. А на первый взгляд он кажется на десять тысяч лет старше.

Сейчас, когда я пишу эти строки, на книжной полке напротив моего письменного стола стоит полное издание Талмуда — двадцать один том, каждый из них — около полутора футов высотой.

Это — новое американское воспроизведение замечательного издания вдовы и братьев Ромм, напечатанного в Вильнюсе (тогда относившемся к Польше) в конце 19-го века. Дальше, на другой полке, стоит подлинное вильнюсское издание Талмуда, уже довольно потрепанное. Оно принадлежало моему деду, который приехал в Америку из Советской России в 1928 году и привез свой Талмуд с собой. Он засадил меня тогда за изучение его и обещал завещать мне эти заветные тома после своей смерти. Он дожил до девяноста четырех лет. За два с чем-то года до его смерти я купил фотоофсетное издание, так как устал пользоваться сокращенным изданием малого формата с комментариями, напечатанными петитом. Мой дед в то время жил в Израиле в отменном здравии. Теперь, когда в моем распоряжении имеются два экземпляра вильнюсского издания Талмуда — одно новое, переснятое, отпечатанное на прекрасной белой бумаге, и другое подлинное, пожелтевшее, видавшее виды за долгие годы, что оно было в употреблении, — теперь я намереваюсь передать по наследству эти издания двум моим сыновьям.

Я наугад беру первый попавшийся под руку том нового издания. Машинально я беру эту тяжеленную книгу двумя руками, чтобы донести ее от полки до стола. Я открываю том, и страницы с красным обрезом ложатся почти плоско, с лишь легкой кривизной. Я смотрю на две неравной формы колонки основного текста на иврите, напечатанного жирным черным шрифтом; по краям этих колонок располагаются две более тонкие колонки, набранные более светлым шрифтом и окаймленные в свою очередь двумя еще более тонкими колонками, набранными петитом. В тексте нет ни знаков огласовки, ни знаков препинания. Колонки, набранные жирным шрифтом, — сам текст Талмуда. Более светлые и тонкие колонки — это комментарии, вариантные разночтения и ссылки. В конце трактата приводятся более подробные комментарии. Прочтя всего одну фразу из Талмуда, его исследователь может быть втянутым в спор, продолжающийся десять веков в дюжине стран.

Говорят, есть люди, которые освоили и изучили весь Талмуд и все — до последнего слова — комментарии к нему, когда бы то ни было и кем бы то ни было написанные (в одном лишь римском издании Талмуда приняло участие более ста комментаторов). Мне это представляется свыше сил человеческих. Но возможности нашего мозга совершенно поразительны — и кто знает, может быть, и есть люди, которые оказались способны на столь вроде бы невыполнимое предприятие.

Очевидно, читатель, я тебя слегка запугал, и ты начинаешь понимать тот ужас, который охватил меня, когда на четырнадцатом году моего земного существования в мою жизнь вошел дед.

Я получил еврейское образование, которое в мое время и в том месте, где я жил (в Нью-Йорке в начале двадцатых годов), считалось несколько лучше среднего. Я мог довольно бегло читать и переводить повествовательные отрывки из Танаха. Я умел быстро читать молитвы. Моя бар-мицва была роскошным празднеством, в котором я удачно сыграл предназначенную мне главную роль. Я считал, что мое религиозное воспитание окончено.

Мой дед не успел пробыть в Америке и недели (разумеется, он жил в нашей квартире), когда он однажды подошел ко мне, и в руках у него был какой-то пухлый томина.

— За работу! — сказал он по-русски. Он усадил меня за стол, положил передо мною книгу, открыл ее и стал у меня за спиной. Я безнадежно смотрел на бессмысленные для меня колонки неогласованных согласных букв.

— Читай! — сказал дед.

Вспоминая и описывая эту сцену, я беру с полки именно тот том, который дал мне тогда дед, и открываю его на той самой странице. Прошло тридцать лет с тех пор, как я впервые стал ломать себе голову над этим текстом. Сейчас я могу прочесть его без большого труда, но продираться сквозь страницы Талмуда мне до сих пор нелегко, да никогда и не будет легко. Мне трудно поверить, что есть люди, которым это легко. Страница пожелтела — пожелтела куда больше, чем другие страницы этого старого тома. Потому ли, что я с месяц, а то и больше, мусолил эту одну страницу? По ней рассыпались бурые пятна — может быть, следы фруктового сока (не исключено, что, пробираясь сквозь лабиринты арамейских фраз, которые для меня были китайской грамотой, я одновременно лакомился мандарином). А может быть, это слезы? Я не знаю, остаются ли от слез на бумаге несходящие следы.

Когда мой дед сказал: «За работу», он не шутил. Это была-таки работа! Он дал мне для начала одно из наиболее заковыристых мест во всем Талмуде — диспут между Равой и Абайе по вопросу о том, кто является собственником найденной вещи (и я потом узнал, что талмудисты любят давать своим ученикам для начала именно этот отрывок). Талмуд, с присущей ему лаконичностью в изложении своих тем, выражает всю проблему в немногих словах. Моему деду понадобилась неделя, чтобы растолковать мне, что эти слова означают. Но он честно прогнал меня сквозь дюжину провокационных вопросов Абайе, в основе которых лежала дюжина аналогий с еврейским Законом, и через хитроумные возражения Равы, которому в конце концов пришлось все-таки сдаться. Весь диспут был изложен не на древнееврейском, а на арамейском языке. Я твердо помню, что я все же одолел диспут до конца, и последние слова отрывка все еще сохранились в моей памяти.