Герман Вук - Это Б-о-г мой

Может быть, я слишком мелко плаваю? (Подумаешь, какие-то милые обыватели и бойкая недоучившаяся студентка!) Однако в высокоинтеллектуальных кругах мы сталкиваемся с тем же явлением. Я не раз слышал, как ученые и литераторы, люди строго критического склада ума, объясняли, что не могут принять религию из-за ее конформизма. Однако и эти люди были одеты и причесаны именно так, как одевается и причесывается большинство их коллег. Я разговаривал с такими людьми, ходил к ним в гости, выпивал с ними, — и я видел, что их идеи, их жесты, книги у них на полках, пластинки у них в дискотеках, пища и спиртные напитки у них на столе — все это столь же одинаково и стандартизовано, как и у евреев, скрупулезно соблюдающих все предписания своей религии. Если вы хотите увидеть самых твердокаменных и яростных ритуалистов нашего времени, побывайте у молодых нонконформистов в Гринвич-Вилледж в Нью-Йорке — они настолько похожи друг на друга по своим прическам, одежде, беседам и конвульсивной манере танцевать, что представляются какими-то современными дервишами.

Но все это неизбежно. В этом нет ничего дурного. Не может человеческая жизнь быть совершенно бесформенной. Единственные настоящие нонконформисты — это обитатели сумасшедших домов; единственные действительно свободные от общества души — это мертвецы. Мы живем в согласии с установленными нормами, мы идем вперед вместе с другими людьми. Мы не можем двинуть ни рукой, ни ногой, не придавая этим жестам значения, понятного другим людям, независимо от того, кто мы попрофессии и каково наше положение в обществе. И пока мы живем, мы все носим форму. Конформизм становится злом тогда, когда он искажает, сглаживает и уничтожает плодотворные начинания, полезные идеи, естественные индивидуальности; конформизм становится злом, когда он превращается в паровой каток. Однако человек не может не быть частью окружающего его общества, разве что он сбрасывает одежду и отправляется жить в пещеру, чтобы уже никогда больше не вернуться назад к людям.

Разумный человек мыслит, дабы найти правильный путь в жизни и идти по этому пути невзирая на то, идут ли по этому пути многие или немногие люди. Если еврей хочет жить в соответствии с требованиями своей религии и сделать ее частью своей жизни, он поступает вполне разумно. В таком-то обществе — особенно в наши дни — он может показаться невероятнейшим чудаком и нонконформистом; однако и это все меняется, да к тому же, какое это имеет значение? Значение имеет то, живет ли человек достойно, честно и мужественно, то есть так, чтобы сделать честь своим принципам и своему разуму.

Энциклопедией иудаизма может служить Вавилонский Талмуд, который состоит из двенадцати внушительных томов, охватывающих почти все сферы человеческой жизни и деятельности. Некоторые своды законов, представляющие собой всего лишь извлечения из Талмуда, такие, как «Мишнэ Тора» Маймонида или «Шулхан арух» Иосифа Каро, — это тоже многотомные издания. Изучению их многие ученые посвящают всю жизнь. Разумеется, мы не смеем даже мечтать о том, чтобы в нашей книге охватить предмет в таком объеме.

Когда пало Иудейское государство и был разрушен Храм, утратили свое практическое значение и многие из наших законов, например, уголовное право или же установления, касающиеся сельского хозяйства и первосвященников. Все это отнюдь не означает, что евреи больше не изучают эти законы. В любой иешиве Соединенных Штатов или Израиля можно услышать страстные

споры о том, по какому ритуалу следует встречать новый месяц в Храме или каким образом нужно классифицировать по талмудическому закону четыре типа ущерба. Дух и смысл иудаизма столь тесно переплетены во всем тексте Талмуда, что серьезный исследователь должен изучить весь Талмуд как единое целое. Но обычно мы почти не сталкиваемся с очень многими чисто теоретическими требованиями иудейской веры. Мы коснемся только тех положений, которые связаны с нашей повседневной жизнью.

Традиционный иудаизм насчитывает 613 заповедей. Эта устрашающая цифра известна всем. Менее известно то, что большинство заповедей — это бездействующие ныне установления, касающиеся Храма, сельскохозяйственных и судебных дел. Дотошный формалист найдет, может быть, сотню заповедей, которые имеют отношение к современности. Еврея, который в своей повседневной жизни соблюдает дюжину-другую заповедей, можно, видимо, считать вполне ортодоксальным. Подумать только, это же капля в море: 24 заповеди из пугающего числа 613.

Все это совершенно не означает, — и я ни в коем случае этого не утверждаю, — что, усвоив несколько формальных положений, можно полностью приобщиться к иудаизму и тем самым выполнить все требования Моисеева закона, чтобы после этого уже со спокойной совестью погрузиться в водоворот современной жизни. Я лишь утверждаю, что приобщение к иудаизму отнюдь не требует (как это иной раз по ошибке считают) отказа от современности, не требует при соблюдении сложных и необычных обрядов забвения всех остальных человеческих обязанностей, не требует добровольного затворничества и отречения от жизни.

Рассказывают, что как-то раз к магиду из города Дубно — знаменитому проповеднику восточноевропейского гетто — обратился прославленный мудрец, которого звали Виленский Гаон, и попросил сказать, в чем он, по мнению магида, заблуждается. Магид хотел уклониться от ответа, но Гаон настаивал, и тогда магид сказал:

— Ну что ж! Ты самый благочестивый человек нашего времени. Дни и ночи ты посвящаешь своей науке, ты отгородился от мира книжными полками, рассуждениями ученых мудрецов. Ты достиг вершин святости. Но как ты этого достиг? Пойди на рыночную площадь, Гаон, и побудь среди других евреев. Узнай их труд, их житейские тяготы, их развлечения. Иди в мир, услышь слова неверия и безбожия, которые слышат все остальные люди, и прими на себя те удары, которые принимают на себя они. Подвергни себя тем испытаниям, которым подвергается каждый еврей. И вот тогда-то мы увидим, останешься ли ты после этого Виленским Гаоном.

Говорят, что Гаон, услышав это, не выдержал, потерял самообладание и заплакал.

Зримая цель нашего Закона заключается в том, чтобы дать нам силы жить среди людей и сохранять в то же время высокую веру, не противопоставляя ее своим повседневным мыслям. Монах или лама уходят от мира, дабы сохранить ясность своего религиозного миросозерцания. Наша же вера учит нас оставаться в мире, посвятив свою жизнь Б-гу. Разумеется, это делает нашу жизнь более трудной и беспокойной. Мы никогда не можем подчиняться нашим сиюминутным порывам и всецело следовать моде Все наши светские стремления постоянно поверяются нашим Законом. Ветры доктрин и теорий дуют то туда, то сюда, преходящие причуды появляются и исчезают, и мы, даже будучи сами захвачены вихрями этих доктрин и прихотей, все же как бы наблюдаем за ними со спокойной иронией, позволяющей нам противостоять этой суете. Наши религиозные идеи постоянно сталкиваются с каждодневной житейской суетой и здравым смыслом. И чтобы противостоять этой суете, в Законе должно быть нечто устойчивое.