Джордж Макдональд - Сэр Гибби

В обществе с нею было спокойно и безопасно; она никогда не распускала сплетен, к неимущим относилась со снисходительной добротой и во всех отношениях была замечательной женой именно для такого священника, каким был мистер Склейтер. Она знала, как держать себя с теми, кто обладал неоспоримым превосходством. Чуть больше холодности, гордости, безразличия и небрежной отстранённости с легчайшим налётом грубости — и она могла бы вполне свободно вращаться в высшем обществе (если, конечно, ей когда–нибудь удалось бы туда попасть). В общем, трудно было найти более подходящую учительницу, чтобы подготовить Гибби к тем обязанностям в обществе, которые ему предстояло исполнять впоследствии. Даже те, кто и сам был не прочь за это взяться, признавались, что Гибби очень повезло и он попал в искусные руки. Сам мистер Склейтер был уверен, что если кто–то и способен сделать джентльмена из сэр Гилберта, то это его жена. А уж он–то знал, что говорил, потому что она уже успела во многом отшлифовать его собственные манеры и привычки.

Теперь миссис Склейтер полусидела–полулежала в низком кресле с другой стороны очага, медленно разглядывая своими чёрными глазами парнишку, усевшегося на скамеечку для ног. Его голубые глаза рассматривали комнату вполне осмысленным и даже смышлёным взглядом, в котором было больше простого интереса, нежели удивления или восхищения. Вдруг он повернулся и посмотрел прямо ей в лицо. Их взгляды встретились, и из его глаз потоком рванулось лучистое сияние, осветившее всё его лицо солнечной, сердечной улыбкой.

Надеюсь, вы не устали от того, что я постоянно упоминаю об улыбках Гибби. Но без них нельзя, ведь у Гибби не было никакого другого способа говорить с людьми. И потом, читатели должны быть только благодарны за то, что немота Гибби избавила их от великого множества «он сказал» и «она ответила». К сожалению, я не в силах передать словами все разнообразнейшие оттенки его улыбок. Наверное, многое из того, что Гибби чувствовал (и чувствовал, пожалуй, ещё сильнее именно потому, что не мог об этом сказать), попадало в ту часть его души, где изготовлялись улыбки и, словно разноцветной пыльцой, насыщало их разными красками и оттенками смысла.

Давние друзья Гибби умели различать и распознавать выражение его улыбок и довольно неплохо научились их понимать. В улыбке, просиявшей сейчас навстречу миссис Склейтер, было что–то такое, перед чем, как она сказала назавтра своей подруге, не способна была бы устоять никакая женщина. Должно быть, решила она, это следствие его благородного происхождения. Правда, приведись ей увидеть некоторых из самых недавних предков Гибби, она тут же усомнилась бы, что Гибби унаследовал свою радостную лучезарность именно от них, — разве только она передалась ему от самого первого предка, из которого и исходило всё благородство его семьи. Как бы то ни было, сердце миссис Склейтер дрогнуло и улыбнулось в ответ, и с самого первого дня они с Гибби стали друзьями.

Теперь, когда они по–настоящему познакомились и в ответной улыбке Гибби увидел душу своей новой хозяйки, он тут же совершенно естественным образом, без всякого смущения, не подозревая, что его действия могут показаться кому–то грубыми, начал разглядывать её с ног до головы. Он рассматривал её так, как рассматривал бы радугу, как будто пытаясь различить неразличимое в схождении и расхождении её цветов. Только сейчас им двигала живущая в нём всемогущая любовь. Невинными, как у младенца, глазами он принялся разглядывать лицо и фигуру миссис Склейтер, то и дело задерживаясь взглядом на какой–нибудь мелкой подробности.

Это продолжалось довольно долго, но почти сразу миссис Склейтер почувствовала себя немного неловко, сама не зная почему. Она никак не могла понять и объяснить своих ощущений, и это ей не понравилось. Почему ей так неловко из–за того, что эти глаза рассматривают то, что в любое воскресенье может увидеть вся церковная община, а по понедельникам, когда она пешком прохаживается по магазинам, — и все остальные жители города? И правда, почему? Тем не менее, ей стало неуютно, и она почувствовала, что ей хочется закрыть лицо вуалью. Она могла бы встать и выйти из комнаты, но не имела «ни малейшего желания» поддаваться своему медвежонку и позволять ему обратить себя в бегство. Ей было стыдно, что женщина её возраста и положения ведёт себя так глупо. Кроме того, ей хотелось понять саму себя и то, что в ней происходило. Ей не показалось, что Гибби ведёт себя грубо; она не сердилась на него так, как будто он позволил себе непростительную вольность. Однако ей не хотелось, чтобы он так на неё смотрел.

Ей не пришлось долго чувствовать себя неловко. Вскоре внимание Гибби привлекли её руки, всё это время лежавшие у неё на коленях. Это были очень изящные руки благородной формы, с длинными пальцами и ровными, овальными ногтями, каждый из которых был похож на кусочек перламутровой луны, только–только подымающейся из–за горизонта. Эти руки были почти безупречны (и я подозреваю, что их владелица втайне считала их настоящим совершенством), — но можно ли хоть где–нибудь увидеть по–настоящему безупречную руку? Гибби они показались просто чудом красоты, и после того, как он одну или две минуты взирал на них на расстоянии, стоя на другом краю мохнатого ковра, он внезапно поднялся, подхватил свою скамеечку, подошёл с ней к противоположной стороне камина, поставил её возле миссис Склейтер и снова уселся.

Миссис Склейтер лишь слегка наклонила свою прекрасную шею и с любопытством взглянула на него, пытаясь угадать, что он будет делать дальше. Но тут Гибби положил свою руку на одну из её ладоней, неподвижно лежавших в складках атласа, и контраст между ними был настолько разительный, что он звонко рассмеялся. Однако руку свою он не убрал и, по всей видимости, нисколько не стыдился своей жёсткой, смуглой, мозолистой, цепкой и, хоть и маленькой, но сильной ладони с короткими почерневшими ногтями. Его рука спокойно лежала рядом с белоснежной, изящной, благородной и безупречной рукой, украшенной (в знак выпавшей ей чести принадлежать жене мистера Склейтера) небольшим золотым кольцом с прелестными бирюзовыми вставками, посреди которых сияли ясные бриллианты.

Миссис Склейтер тоже рассмеялась (да и кто бы мог от этого удержаться? Если бы рядом висели серебряные колокольчики, они непременно зазвенели бы в такт её мелодичному смеху!) и ласково похлопала эту узловатую раскоряку, которая, как ни странно, тоже называлась рукой. На самом деле, ей было не слишком приятно прикасаться к этому уродству, так разительно отличавшемуся от идеала. Но явное восхищение Гибби её руками в значительной степени примирило её и с его видом, и с ним самим — и прекрасно: ведь судя о человеке по тому, чем он восхищается, мы составим о нём гораздо более верное впечатление, нежели в том случае, если станем оценивать лишь форму его рук или ног, доставшуюся (или не доставшуюся) ему от какого–нибудь забытого предка. Тем не менее, его присутствие — именно присутствие, а не близость — смущало её, и она почувствовала облегчение, когда мистер Склейтер (на время вышедший из комнаты) снова вернулся и забрал Гибби с собой, чтобы показать ему его новое жильё и дать кое–какие указания насчёт того, как привести себя в порядок к ужину.