Джордж Макдональд - Донал Грант

Только что теперь делать ему? Держать язык за зубами, предоставив Форгу самому решать, станет он разглашать подлинную историю своего происхождения или нет? Или открыто сказать правду, как он и поступил бы, если бы речь шла о нём самом? Должен ли он позволить безымянному юноше жениться на своей благородной кузине, чтобы законный наследник титула остался ни с чем? Разве он не обязан сообщить правду хотя бы тем, для кого она небезразлична, — леди Арктуре и мистеру Грэму? Сам Донал мало заботился о титулах и наследстве, но не мог не задавать себе вопрос, в чём заключается сейчас его долг. Человек может совершенно не беспокоиться о деньгах, но это не значит, что он должен спокойно смотреть, как уличный воришка вытягивает кошелёк из чужого кармана!

В конце концов, у него нет никакой уверенности в том, что граф сказал правду! Вполне возможно, он придумал эту жестокую историю, чтобы заставить сына покориться. Но в любом случае он оставался отъявленным негодяем, потому что даже если сейчас осмелился сказать правду о своей первой жене, то тем самым лишь доказал свою способность обманывать и лгать.

В одном Донал не сомневался: по крайней мере, сейчас вмешиваться в это дело ему не нужно. Даже если граф не солгал, вопрос о наследовании титула будет решаться ещё не скоро. Кто знает, что может случиться за несколько лет? Может, к тому времени Форга уже не будет в живых, или отец сам раскроет тайну его происхождения. Чем дольше Донал об этом размышлял, тем больше сомневался в правдивости всей этой истории. Понятно, что человек, могущий говорить сыну подобные вещи о его собственной матери, вполне способен и на то злодеяние, в котором признался. Однако в то же самое время он достаточно низок и подл, чтобы легко измыслить самую гнусную ложь. Донал сомневался и потому точно знал, что пока не должен и не может ничего предпринимать.

Но как поведёт себя Форг? Ведь от нынешнего решения зависит всё дальнейшее развитие его характера! Если он действительно так благороден, каким хочет казаться, то непременно расскажет Эппи обо всём, что произошло, и тут же либо займётся поисками места, чтобы хоть как–то добывать себе пропитание, либо станет учиться зарабатывать себе на хлеб. Казалось, сам Форг нисколько не сомневается в правдивости того, что в ярости слетело с уст его отца. За всю неделю Донал видел его лишь мельком, но судя по его виду, он не находил себе места от отчаяния и выглядел совершенно потерявшимся.

Какое несчастье принесла ему эта жалкая и ничтожная гордыня мира сего, как подкосила и ослабила душу! Вряд ли можно было ждать благородства от человека, способного так горевать; вряд ли у него достанет честности и мужества отказаться от титула, который на самом деле ему не принадлежит, даже если в этом случае он сможет свободно жениться на Эппи. Быть может, он сокрушался ещё и из–за того, что Донал тоже был вместе с ним в комнате, когда отец раскрыл неприглядную правду? В любом случае, он наверняка считает Донала человеком опасным и готовым ему противостоять. Но страшное известие так поразило молодого графа, что он оцепенел и почти не замечал того, что творится вокруг, и Донал уже начал подумывать, что, придя в себя, Форг мог вообще позабыть о том, кто ещё присутствовал при разговоре кроме него, а иначе давно прибежал бы к нему, чтобы попытаться уговорить его молчать. Или он всё–таки решил поступить как подобает честному человеку? Но если так, то чего он медлит? Ведь тут всё проще простого, даже думать нечего!

Однако вскоре Донал увидел, как много иных соображений может нашептать малодушному Форгу демон колебания и двусмысленности. В конце концов, думал он, нельзя забывать о чести всего рода Морвенов. И потом, неизвестно, кто унаследует титул вместо него — может быть, какой–нибудь проходимец? А ведь он, Форг, вполне способен управиться с собственностью не хуже любого другого. И вообще, с ним обошлись жестоко, а если всё выплывет наружу, каким страшным оскорблением это будет для памяти его матери! В любом случае, её брак с отцом оставался священным в глазах Господа, и уж он–то, Форг, имеет полное право считать его заключённым на небесах, а значит, настоящим и действительным. Ведь мать была отцу самой нежной и преданной женой на свете! Донал видел, как подобные соображения могут возникнуть в мятущейся и опечаленной душе, и знал, что такой человек, как Форг, скорее всего, будет к ним прислушиваться. Он начнёт припоминать или предполагать похожие истории из жизни благородных семей. Он станет говорить, что, судя по характеру нынешних аристократов, в высшем свете нет ни одного семейства, в котором не было бы хотя бы одной нигде не записанной, хорошенько скрытой, а подчас так и не узнанной тайны незаконного происхождения предполагаемых наследников. И, хуже всего, он станет горько упрекать жестокого отца за то, что тот раскрыл ему этот постыдный секрет; не знай он ничего, он мог бы унаследовать титул со спокойной совестью!

Но какой отец станет так осквернять совесть собственного сына? Ведь лорд Морвен сделал это не просто ради мести, но для того, чтобы добиться от сына покорности. Неудивительно, что бедняга бродит по замку неприкаянным отщепенцем, едва заслуживающим звания человека и мужчины. Ах, если бы он только пришёл за помощью к Доналу! С какой радостью тот принял бы его! По крайней мере, он попытался бы помочь Форгу отвернуться от зла и бесчестия, избрать добро и подлинное благородство. Однако вспоминая их прошлые стычки и споры, сам Донал с грустью думал, что надеяться на это почти не приходится. Судя по печальному и тревожному виду Эппи, с ней молодой граф пока больше не встречался. Что ж, если он не пожелает пожертвовать собственной гордыней ради истины, то, наверное, сможет так же легко пожертвовать счастьем девушки ради лжи… Но чего он ждёт? Вряд ли сейчас он в муках молится Богу о том, чтобы Тот не ввёл его в искушение: отказываясь сразу поступить по правде, он, даже если сам не искушает себя, то, по меньшей мере, не отворачивается от искушения и опасно медлит на грани греха и бесчестия.

Эндрю Комен прожил ещё неделю, медленно и неслышно уходя из мира в подлинную жизнь, погружаясь во тьму, чтобы проснуться там, где вечно стоит день, забываясь, чтобы очнуться в объятиях самого Познания. Когда его не стало, Донал был рядом, но всё произошло так мирно и тихо, что никто ничего не говорил и не делал. Лишь за час до своего ухода, Эндрю еле слышно прошептал: «Когда я пробуждаюсь, я всё ещё с Тобою» [25] Пс. 138:18. . Он заснул и не проснулся — и прямо из сна выбрался на чистый горний воздух. Он проснулся от снов жизни и от снов смерти, и от воспоминаний об этих снах и увидел, что они смешались и остались позади, как откатывающаяся волна прибоя, превратившись в один долгий сон трудной, но такой драгоценной ночи, которой больше нет.