Александр Борисов - Побелевшие нивы

В таких проповедях почти ничего не говорится о Самом Иисусе, о том, что в Нем открылась людям полнота любви Божией. Нет, речь идет только об иконах, в особенности Богородичных, и о ношении нательного крестика. Причем такие проповеди произносятся не где–то в «глубинке», а в Москве, «маститыми» протоиереями.

Интересно, что в чине Торжества Православия, то есть в особом праздничном молебне, совершаемом в этот день после литургии, ни в прошениях, ни в молитве, завершающей чин, ни слова не говорится об иконах. Основная направленность молебна— прошение об умирении раздоров, расколов, о верности Слову Б о ж и ю , о взаимной любви между в с е м и христианами. Евангельский отрывок, читаемый на молебне (Мф. 18, 10—17), призывает не презирать ни одного человека, каким бы он ни казался никчемным и заблудшим, так как «нет воли Отца вашего небесного, чтобы погиб один из малых сих». Приводится притча о заблудившейся овце, которая, будучи найдена, доставляет хозяину больше радости, чем 99 не заблудившихся.

Пожалуй, проповеди, вроде той, о которой мы упомянули вначале, — наиболее яркий пример так называемого «предания» господствующего в нашей Церкви и не опирающегося ни на Священное Писание, ни даже на богослужебные тексты, поскольку из них никак нельзя вычитать, что самым главным в христианстве является иконопочитание и ношение нательного крестика. Эта трансформация возникла исторически и постепенно. Истоки ее, вероятно, где–то в раннем средневековье, когда государственное христианство в борьбе с язычеством стремилось привить многочисленным проявлениям языческой культуры христианское содержание. В результате в народном христианстве почитание Богоматери едва ли не вытесняет почитание Отца, Сына и Святого Духа. Из Ходатаицы и Заступницы Мария становится как бы самостоятельным Божеством. Причина здесь, по–видимому, в почти полной невозможности для человека, не знакомого со Священным Писанием и не получившего хотя бы небольшой подготовки, своими силами представить и принять такую близость Бога, которая даруется нам во Христе Иисусе. Поэтому вполне естественным выглядит стремление заменить эту близость, такую потрясающую и таинственную, такую обязывающую к столь же беспредельной ответной любви, на куда более понятную материнскую любовь Богородицы, которая при этом утрачивает значение лишь Ходатаицы и Заступницы, а становится самостоятельной ценностью, вытесняющей образ Бога, даваемый в Божественном Откровении, Библии.

При этом из любви Божией к нам вытесняется, вычеркивается ее мужественный аспект, наиболее трудно переносимый из–за содержащегося в нем призыва к ответственности, самостоятельности, взрослости. Вместо этого между нами и Богом, открывающимся в Иисусе, поставляется Богородица, по–матерински, по–женски прощающая и милующая и жалеющая, которая упросит, умолит грозных и требовательных Отца и Сына. Все это порождается естественным стремлением человека бежать от ответственности, уйти во младенчество, спрятаться в материнских руках, и никогда оттуда не выходить, никогда не становиться взрослым. Но Бог хочет от нас именно этого, именно к этому Он нас неизменно призывает — быть соработниками Ему в этом мире, быть Его устами, проповедующими Евангелие, Его руками, готовыми действенно помочь всем, кто в этом нуждается. Именно это поручает Иисус Своим ученикам (Мк. 16, 15—18).

Интересно обратить внимание на то, что в Библии есть только одно место, где любовь Бога сравнивается с любовью женщины к своему ребенку, причем именно к младенцу:

Забудет ли женщина грудное дитя свое,

Чтобы не пожалеть сына чрева своего.

Но если б она и забыла, то Я не забуду тебя.

Вот Я начертал тебя на дланях Моих;

Стены твои всегда предо Мною.

Когда же Иисус говорит о любви Бога к грешнику, Он приводит притчу о блудном сыне, вернувшемся к отцу, притчу, в которой, как ни странно, ничего не говорится о матери. Этим как бы подчеркивается мужественный характер любви Бога к нам, при всем Его милосердии.

Современная психология убедительно показывает, что для правильного формирования характера ребенка необходимо присутствие материнского и отцовского начал. Первое созидает в становящемся человеке душевность, мягкость. Второе развивает требовательность к самому себе во всех отношениях организованность, целеустремленность, чувство ответственности и т. п. В неполных семьях, где отсутствует отец, в том случае, если мать не обладает сильным характером с мужскими чертами, дети часто вырастают неорганизованными, бесхарактерными, слабовольными, инфантильными, но при этом и жестокими, компенсирующимися за счет тех ближних, которые не в состоянии дать отпор. Это особенно заметно на мальчиках, так как в мужском варианте все проявляется отчетливее.

Вероятно, не будет большой натяжкой усмотреть параллель между инфантилизмом детей, выросших без отцов, с инфантилизмом тех христианских народов или групп, где почитание Божией Матери (безусловно, само по себе ценное и достойное) вытеснило почитание Иисуса как нашего Искупителя от греха и смерти. В инстинктивном стремлении человеческой души вытеснить непосредственное почитание Отца, Сына и Святого Духа «промежуточной инстанцией» — особенным почитанием Богородицы (эта тенденция сильно проявляется не только в Православной, но и в Католической Церкви) — мы снова встречаемся с самым главным заблуждением человеческой души: попыткой самим создать образ Божий, вместо того образа Бога, который раскрывается нам в Библии. В библейском образе Бога мы узнаем две великие истины: (1) Ягве — Бог ревнитель и (2) Ягве — Бог милосердный. Ревность–требовательность и строгость Бога приводит Его народ и каждого отдельного человека просто на грань истребления за совершенные ими грехи. Но милосердие Божие возвращает жизнь. В этом именно смысле говорит апостол Павел о жизни христианина, который умирает со Христом, чтобы жить с Ним.

Чтобы по–настоящему идти к Богу, приходится предоставить всего себя лепить рукам Божьим, зная, что Он будет переделывать тебя, разрывая и ломая то, что сформировалось само, неправильно. Но это ведь процесс трудный и даже мучительный. Поэтому человек предпочитает моделировать Бога по собственному образу, который будет гораздо выше его самого, по Образу мечты, которую он сам осуществить не в состоянии. Но который тем не менее остается в основе своей его собственным, то есть человеческим, творением и никогда не совпадает с той вечно таинственной Реальностью, Которая и есть Сам Бог.

Будучи оторванным от Священного Писания, народное благочестие, наставляемое вместо этого обилием икон и акафистов, создает самые фантастические богословские конструкции. Например, не раз приходилось слышать, что Святая Троица — это «Иисус, Божья Матерь и Никола Угодник». Нередко Дева Мария и канонизированные Церковью святые становились просто заместителями привычных языческих божеств. А посвященные им праздники, принимая христианские формы, оставались совершенно языческими по содержанию: с пьянством, драками, переодеванием в «ряженых», с ворожбой и развратом.