Η. О. Лосский - Воспоминания

В Перми в армию Колчака вступил Д. В. Болдырев, который был в это время приват–доцентом Пермского университета. Он организовал крестоносные отряды для борьбы с большевиками и, надевея стихарь, проповедовал защиту религии и родины против безбожной и бесчеловечной власти. Между тем в Иркутске в январе 1920 г. образовалось очень левое правительство Политический центр, состоявший главным образом из социалистов–революционеров и меньшевиков. Колчак, отступая из Омска в Иркутск, пользовался поездами железной дороги, находившейся в руках чехословацких легионеров, командиром которых был генерал Syrovy. Этот генерал, в свою очередь, был подчинен начальнику Французской Военной Миссии в Сибири генералу Maurice Janin. Генерал Janin дал право генералу Сыровому поступить с Колчаком по своему усмотрению, и чехословаки выдали Колчака Политическому центру, который передал его большевицкому правительству. {32}

Д. В. Болдырев отправил свою жену и двухлетнего сына во Владивосток, а сам остался с Колчаком. Он был бы расстрелян вместе с Колчаком, если бы не заболел сыпным тифом и умер в тюремном госпитале в Иркутске. О его предсмертной молитве и кончине я сообщил в некрологе, напечатанном в журнале «Мысль» (1921 г., N° 1).

Болыпевицкий террор становился все более жестоким. Моя жена была однажды по делам гимназии Стоюниной в канцелярии начальника учебных заведений. Ожидая приема, она слышала рассказ этого начальника о том, что он накануне вернулся из Тверской губернии, куда ездил руководить «красною неделею». Комиссар, присланный откуда‑либо из центра, призывал к себе начальника уезда и распоряжался, чтобы в течение недели было расстреляно такое‑то число лиц. Кого именно расстрелять, определялось следующим образом, согласно рассказу, слышанному моею женою. Начальник уезда принес комиссару тетрадь со списком имен священников, бывших офицеров, помещиков, фабрикантов, вообще лиц, считавшихся по своему душевному строю неспособными стать строителями коммунизма. Комиссар, перелистывая тетрадь, тыкал пальцами наугад на ту или другую строку; на чье имя случайно попадал палец, тот и подлежал расстрелу.

В той же канцелярии происходил однажды такой разговор.

Кто‑то стал хвалить гимназию Стоюниной, говоря, что в ней воспитание детей индивидуализируется: «Стоюнина, учителя и воспитатели принимают во внимание характер каждой ученицы и каждого ученика; в школе Стоюниной все отношения имеют семейный характер» (мальчики в это время принимались в гимназию, потому что большевики ввели совместное обучение детей обоего пола; теперь они отменили совместное обучение). Начальник учебных заведений, выслушав такие похвалы, сказал: «Семейные отношения в школе это — вредный буржуазный порядок; воспитывать всех учащихся нужно в одном и том же духе».

Приблизительно в 1919 г. Андрей Белый позвонил мне по телефону и предложил прочитать публичную лекцию в основанной им Вольной Философской Академии, которая сокращенно называлась Вольфила. Условлено было, что я прочитаю лекцию на тему «Бог в системе органического миропонимания». По всему Петербургу были расклеены объявления о ней. Она состоялась у «обдисков»; так назывались «обитатели дома искусства». Это был громадный дом, отнятый, кажется, у Елисеева и предоставленный деятелям искусства. Большой зал был полон народа. В первых рядах сидели интеллигенты, жаждавшие услышать лекцию против атеизма; у выхода из зала стаяли матросы и красноармейцы, пришедшие поздно и не нашедшие уже свободных стульев. После лекции состоялись прения. Андрей Белый расхвалил мою лекцию, сказав, что он со мною вполне согласен и начал излагать, в чем состоит это согласие. Он преподнес свое понимание Бога, конечно, в духе пантеизма, следовательно, глубоко искажая смысл моей лекции. После него говорил доктор медицины Шапиро. «Профессор Лосский», сказал он, «излагал туманные мистические учения о Боге. К чему все это? Вопрос решается очень просто: материя есть Бог. В самом деле, подумайте только, какими удивительными свойствами она обладает. Ласточка, например, вьет свое гнездо инстинктивно, не обучаясь этому искусству; своих птенцов она вместе с самцом кормит не жалея своих сил». Слушая это упрощенное решение вопроса о Боге, интеллигенты, сидевшие в первых рядах, не могли удержаться от смеха. Доктор Шапиро обиделся и сказал: «Я много читал лекций в народных университетах, и никто не встречал их смехом».

В заключение попросил слова матрос, один из тех, кого Троцкий назвал «краса и гордость революции». Это был мужчина высокого роста и могучего сложения. Он стоял в группе таких же, как он, молодцов матросов. «Профессор Лосский говорит о Боге что‑то непонятное и ненужное. Где Бог? — Бог — это я», провозгласил он, тыкая себя рукою в грудь. «Боги — это они», указал он на своих товарищей. [33]

Люди, сбитые с толку большевиками, свирепо ненавидели в это время религию и всякое упоминание о сверхземном бытии. На одном концерте артист пел романс Рахманинова «Христос воскрес поют во храме». Один из слушателей выстрелил в певца, но, к счастью, не попал в него.

Через несколько дней после моей лекции ко мне позвонили из правления Вольфилы и предложили стать членом этого общества. Я спросил о цели Вольфилы. Мне ответили, что задача Вольфилы — разрабатывать идеи социализма и содействовать распространению их. Я сказал, что я не социалист и поэтому не могу быть членом Вольфилы. Меня попросили прийти в правление, чтобы обстоятельно обсудить вопрос. В правлении меня встретила моя бывшая слушательница Эсфирь Захарьевна Гурлянд и выразила удивление, как можно найти какие‑либо возражения против социализма. «К тому же», сказала она, «вы сами писали в Вестнике партии народной свободы, что сочувствуете фабианскому социализму». — «Да», ответил я, «но в своей статье я пояснил, что сочувствую эволюционному фабианскому социализму потому, что на пути эволюции он приведет не к социализму, а к более сложному экономическому строю, сочетающему ценные стороны индивидуалистического и социалистического хозяйства». Таким образом мне удалось избежать включения в Вольфилу.

Кажется, в 1920 г. мне было предложено прочитать курс «Введения в философию» в Народном университете на Шлис- сельбургском тракту. В виде платы за лекцию профессор получал несколько фунтов черного хлеба, ароматного, хорошо выпеченного. Для нашей голодающей семьи это был ценный подарок, дороже золота. По дороге в Народный университет я заходил на Шлиссельбургском тракту в церковь. Случалось при этом попадать на богослужение и, так как я внутренне уже вернулся к Церкви, этот процесс завершился окончательным присоединением к ней.

В Народном университете до революции слушателями были рабочие. Теперь, после болыпевицкой революции, многие рабочие получили квартиры в городе, сообщение с окраинами города было очень затруднено и потому оказалось, что моими слушателями были народные учителя и учительницы, фельдшера и фельдшерицы и т. п. полуинтеллигенты, жившие вблизи университета. Только один мой слушатель оказался рабочим. В молодости он был религиозным человеком, но во время гражданской войны, будучи солдатом красной армии, он под влиянием болыпевицкой пропаганды стал атеистом. Как только он вернулся из армии в Петербург, он увидел объявление о моей лекции в Вольфиле, пошел на нее и после этого вернулся к религии. Рабочий этот жил не на окраине, а внутри Петербурга. После лекции мы с ним шли вместе по пустынному Шлиссельбургскому тракту и благодаря такому спутнику я был спасен от опасности грабежа и даже убийства. В то время на таких улицах часто происходили убийства с целью овладеть платьем прохожего.