Η. О. Лосский - Воспоминания

Приблизительно в то же время меня пригласили в Великом посту сказать слово в церкви, кажется, св. Екатерины, которая находилась в рабочем квартале где‑то за Экспедициею Заготовления Государственных Бумаг. В церкви этой молился простой народ. Мое слово о том, что ошибаются люди, отрицающие бытие Бога, вряд ли было понятно моим слушателям, но им приятно было видеть, что ученый человек твердо убежден, как и они, в существовании Бога. Я говорил с высокого амвона и видел, что около него стоит группа молодых людей. Это были комсомольцы со своим вожаком во главе. Когда я кончил слово и сошел с амвона, вожак комсомольцев взбежал на него и начал свою антирелигиозную пропаганду. Чтобы заглушить его речь, молящиеся запели «Царю Небесный»; комсомолец в свою очередь дал знак своим товарищам и они запели Интернационал. Тогда возмущенный народ вытолкал их из церкви. Они побежали в казарму матросов и вызвали их для борьбы с верующим народом. Меня вывели из церкви боковым ходом и дали мне провожатым почтенного старого рабочего Экспедиции Заготовления Государственных Бумаг. Побоища не было, потому что народ быстро разошелся из церкви. Говорили потом, что предводитель комсомольцев получил выговор от своего начальства за бестактное поведение.

Семья наша, голодавшая в течение двух лет, вся была обречена на гибель, как и многие другие семьи интеллигентов. Спасла нас от смерти американская организация ARA (American Relief Association), устроившая в 1921 г. свои отделения по всей России. Лица, желавшие помочь голодающим, вносили в эту организацию 10 долларов, указывая адрес, кому они хотели послать продовольствие. ARA доставляла по данному ей адресу трехпудовую посылку, содержащую в себе муку, рис, жиры, жестянки с молоком и т. п. драгоценные продукты. Наша семья, имевшая друзей в Западной Европе, стала получать ежемесячно такую посылку. Мы и многие другие интеллигенты были таким образом спасены от гибели. Наш маленький Андрей, указывая на жестянку с молоком, спросил, что на ней написано. Я сказал, что надпись на ней английская, и в ней говорится о молоке из Америки. Андрей тогда заявил, что он будет учиться английскому языку. И действительно, через два года после этого первый иностранный язык, которому он стал обучаться, был английский.

Благодаря улучшившемуся питанию силы русской интеллигенции начали возрождаться и потому явилось стремление отдавать часть их на творческую работу. Прежде, когда мы были крайне истощены голодом и холодом, когда не ходили трамваи и не было извозчиков, профессора могли только дойти пешком до университета, прочитать лекцию и потом, вернувшись домой, в изнеможении лежать час или два, чтобы восстановить силы. Теперь появилось у нас желание устраивать собрания научных общест и вновь основать журналы взамен прекративших свое существование изданий. Экономисты основали журнал. Петербургское Философское общество стало издавать философский журнал «Мысль». Редакторами его были избраны Э. Л. Радлов и я. Мы успели напечатать три номера; четвертый номер был уже набран, но не появился в свет: большевицкое правительство запретило наш журнал. Между прочим, в этом номере должна была появиться моя критика теории знания большевика Богданова, именно его «Философии живого опыта».

До осени 1921 г. болыпевицкое правительство мало вмешивалось в преподавание, по крайней мере, философских наук. Я мог продолжать свою работу вполне в том духе, как и до революции. Например, в 1919/20 году я читал курс «Фихте, Шеллинг, Гегель». В 1918/19 темою семинария у меня была «Проблема свободы воли»; в 1920/21 я даже устроил просеминарий «Материализм, гилозоизм, витализм» с целью борьбы против материализма. В течение трех лет болыпевицкое правительство подготовило кадры «красных профессоров» для многих наук и осенью 1921 г. в Москве состоялось заседание Государственного Ученого Совета (ГУС) для решения вопроса, каких профессоров следует удалить из университетов. Председательствовал в этом собрании М. Н. Покровский. Когда очередь дошла до моего имени, кто‑то из членов ГУСа сказал: «Лосский защищает догмат Троичности; такой профессор не может быть терпим в университете». Он имел в виду мою книгу «Мир как органическое целое», напечатанную сначала в «Вопросах философии и психологии» в 1915 году, а потом отдельною книгою. В ней я писал только, что Абсолютное есть сверхличное бытие, а потому ему доступно личное и даже трехличное бытие. В то время, когда я писал эту книгу, я был вне Церкви, медленно приближался к ней и высказал эту мысль лишь мимоходом. Узнав о ней, Покровский сказал: «Посмотрим, что сказано о Лосском в энциклопедическом словаре». Он взял в руки второе издание словаря Брокгауза и Ефрона и прочитал о том, что я был изгнан из гимназии «за пропаганду атеизма и социализма». «В таком случае у Лосского есть заслуги», сказал Покровский и решил, что меня нужно удалить из университета, но включить в число членов Научно–исследовательского института.

После этого заседания кафедра философии Петербургского университета была совершенно разгромлена: были удалены все приват–доценты и два профессора, Лапшин и я. Оставлен был профессором только А. И. Введенский, но в дополнение к нему назначен был профессором молодой человек Боричевский, которому, между прочим, было поручено, когда Введенский объявит курс Логики, читать тоже параллельный курс Логики.

Этот Боричевский был послан большевиками за границу для получения философского образования. Ему удалось быть принятым в Лозаннский университет, где он занялся изучением философии Эпикура. Вернувшись в Россию, он стал читать публичные лекции на такие, например, темы: «Спиноза как материалист». Его знания в области философии были крайне ограниченны. Когда он говорил, например, о философии Платона, студенты подмечали его ошибки и насмехались над ним.

Узнав о своей отставке, я переживал этот акт болыпевиц- кого правительства, как незаслуженную мною обиду. Дней через пять после этого, в день Успения Божией Матери, у меня началась желчнокаменная болезнь. Первые припадки прохождения желчного камня через желчный проток, обнаруживающие наличность этой болезни, нередко возникают после сильных душевных потрясений. Болезнь моя была очень тяжелою. Почти после каждой еды у меня начиналось болезненное прохождение желчного камня. Врачи предписали постельный режим и я пролежал почти четыре месяца. Перед Рождеством припадки прекратились и я начал поправляться. В это время ко мне приехал актер Гайдебуров, глава труппы, дававшей спектакли в театре при Народном доме графини Паниной. Он сказал мне, что в их театре будет в двухсотый раз представлена драма Бьернстерне–Бьернсона «Свыше нашей силы», и он просит меня высказать перед началом спектакля свое мнение о смысле этой драмы. Я охотно принял его предложение.