Иоанн Кассиан - Творения

\\645// от воспоминания святых жен или от чтения священной истории. Поэтому наши старцы в присутствии молодых весьма рассудительно имеют обычай опускать такие чтения. Точно, и у всех строгих подвижников, в высшей степени усовершенствовавшихся в расположении к целомудрию, не может не быть искушений, которыми бы они могли испытать себя и которыми, по суду непорочной совести, доказывается совершенная чистота сердца. Итак, у совершеннейшего мужа будет испытание себя даже и в этой страсти: чтобы узнать, совершенно ли он истребил корни этого недуга, для испытания целомудрия иногда может, если хочет, допустить какой–либо испытательный для него образ. Впрочем, нетвердым, несовершенным не следует употреблять такое испытание себя, т. е. в душе представлять совокупление с женщиною и какие–нибудь нежные, страстные ласки; это будет более вредно, нежели полезно им. Ибо что может доставить людям такой опыт, когда и в опыте представляется то самое, чего нужно избегать, и в самом испытании есть опасность. Итак, если кто–либо, совершенно утвердившись в добродетели, узнает, что у него нет никакого согласия ума на обольстительные помыслы и не возбуждается никакого волнения в плоти, то может считать это верным доказательством своей чистоты, так что, упражняя себя для утверждения этой чистоты, не только в душе обрел сокровище целомудрия и непорочности, но если бы по какой–нибудь необходимости допустил телесное прикосновение к женщине, то вовсе не почувствует страсти. Когда авва Иоанн узнал, что уже настал девятый (третий) час — время обеда, то прекратил собеседование.

\\647//

Намереваясь говорить о наставлении славного и единственного мужа аввы Пинуфия о времени прекращения покаяния, я допустил бы большой пробел в этом предмете, если бы умолчал здесь о похвальном его смирении, о чем коротко упомянул в четвертой книге постановлений монашеских (гл. 30), особенно когда многие, не зная того сочинения, станут читать эту беседу и у них поколеблется всякое доверие к ней, если не сказать о заслугах говорящего. Когда он, как авва и пресвитер, управлял большой киновией недалеко от Египетского города Панефиса, как там сказано, и слава его добродетелей и чудес превознесла его во всей той области, так что ему казалось, будто от похвалы человеческой он уже получил награду за свои труды; то, боясь, чтобы ненавистная для него суетная людская похвала не упразднила плода вечной награды, тайно убежав из своего монастыря, удалился в сокровенные места тавеннских монахов, где избрал не уединение пустынное, не беспечную одинокую жизнь, которую избирают все несовершенные, иногда из–за гордости не переносящие трудов послушания в общежитии, но в подчинении остался в знаменитой киновии. А чтобы не узнали его, он, одевшись в одежду мирскую, по тамош- \\647//нему обычаю много дней со слезами провел у ворот, кланяясь всем до земли. После продолжительных неприятностей от тех, которые для испытания его желания говорили, что он, в преклонном возрасте побуждаемый недостатком пропитания, а не по искреннему желанию святости ищет здесь места, наконец был принят и определен в помощники одному молодому брату, коему поручено ухаживать за садом. Здесь не только все, что приказывал настоятель или чего требовала порученная работа, он исполнил с удивительным смирением, но еще и некоторые нужные работы, которых другие чуждались из–за их отвратительности, исполнялись им ночью, тайком, так что все братья, удивляясь, недоумевали, кто это производит такие полезные работы. Когда таким образом он провел там почти три года, с радостью упражняясь в вожделенных трудах уничижительной подчиненности, случилось, что один знакомый ему брат, прибывший сюда из той же области Египта, по худой одежде и низкой должности долго колебался касательно признания его и после точного дознания, упав к нему в ноги, сначала изумил всех братьев, потом, открыв его имя, которое также и у них славилось из–за особенной его святости, возбудил даже чувство сокрушения о том, что они такого заслуженного мужа и священника приставили к таким низким работам. После этого, много плакав и главную вину своего обнаружения приписывая зависти дьявола, с почетным сопровождением он опять был отведен в свой монастырь. Пробыв здесь немного времени, он опять оскорбился оказываемыми ему почестями и первенством и, тайком сев на корабль, отправился в Палестину; здесь, будучи принят как новичок в монастырь, в котором мы жили, получил от аввы дозволение поселиться в нашей келье. Но и здесь не могли долго укрываться заслуги добродетели его. Узнав его снова, отвели в прежний монастырь с большой почестью и славою и принудили быть тем, чем был прежде.

\\648//

Итак, когда, желая получить святое назидание, мы также пришли в Египет и с большим расположением и желанием нашли авву Пинуфия, то он принял нас с таким радушием и благосклонностью, что поместил, как прежних сожителей, в своей келье, построенной в конце сада Здесь, в присутствии всех, он преподал правила одному брату, вступавшему в его монастырь (о чем коротко я сказал в четвертой книге постановлений). Эти правила показались нам столь высокими, удивительными, верхом истинного самоотвержения, что нам казалось, будто их никак нельзя исполнить; отчего мы так отчаялись, что, когда пришли к старцу со смущенным духом, не могли скрыть на лицах печали своей. На вопрос старца о причине печали нашей авва Герман, тяжело вздохнув, так говорил.

Чем более мы размышляем о высоком твоем учении касательно отречения, тем больше скорбь тяготит нас; ибо, рассуждая о продолжении отречения и вместе с тем понимая слабость нашу, мы ясно видим, что нет у нас сил достигнуть назначенной тобою высоты, а потому, подобно обременяемым чрезмерною тяжестью, которые, стараясь исправиться, только ниже падают, думаем, что не можем сохранить и тех добродетелей, которые, по–видимому, имеем. Ты исцелишь нашу скорбь сердечную, если научишь нас, когда оканчивать покаяние, и из чего можно уразуметь, что уже удовлетворено за грехи; ибо, уверившись в том, что прежние грехи отпущены нам, мы можем с большей ревностью восходить на высоту показанного тобою совершенства.

\\649//

На эти слова Пинуфий ответил так: для меня весьма приятно ваше смирение, которое я видел и тогда, когда жил с вами; потому что вы самим делом усердно исполняете те правила, о коих прочим христианам мы, может быть, только говорим, и, несмотря на труды свои, скрываете добродетель, как будто еще ни в какой добродетели не преуспели. Но поскольку такое самоуничижение заслуживает величайшей похвалы, то я постараюсь вкратце ответить вам на ваш вопрос. Уже многие не только говорили, но и писали о необходимости покаяния, пользе и силе его, которая обнаруживается в том, что удерживает разгневанного нашими грехами Бога от праведного воздаяния за них. И я уверен, что все это уже известно вам как из непрерывного занятия Св. Писанием, так и по отличному вашему разуму. Поскольку же вы спрашиваете не о качестве покаяния, но о том, когда оканчивать его и чем доказать, что удовлетворено за грехи, о чем прочие еще не говорили, то я кратко удовлетворю ваше желание.