Нил Синайский - Творения

Так, обманутый добрыми обещаниями, подвергся он жалкой гибели. Ибо по бедственной участи других должно было ему гадать и о своей. Невозможно уже было избежать смерти, но несносно претерпеть смерть тому, кто прежде был обнадежен. Неожиданное зло, постигнув конечно, возмущает, ожидаемое же, нашедши помысел готовым к испытанию, и бедствие делает легчайшим, как неоднократно уже занимавшее собою мысли и не изумляющее своим явлением уготовившегося к нему.

Варвары вечером, во время ужина, за которым так щедро предлагали пития моему господину, желая потешить себя обычною и любимою для них шуткою (убийство и замышленная смерть человека для них забава), посылают чашу с питием одному из слуг его (другого его слугу уже убили); он же едва с принуждением мог принять, потому что пожелание от страха умерло в нем прежде тела, однако же убоявшись, принял и, когда стал пить, обнаружил принуждение, усилием при глотании показывая, что делает это против воли, потому что не безмолвной гортани передавали питие уста, но что наполняло скулы, то через горло, как через негладкий ров, с клокотанием при каждом глотке едва пропускала гортань, как омертвевшая и неспособная уже по обычаю пересылать далее влитое и останавливающееся в ней питие. После этого варвары посылают юношу убить этого слугу, ибо поручают убивать молодым людям, с детства приучая их к жестокости. Этот юноша с неистовством приступает к делу подлинно зверскому, удовольствие свое выражая смехом.

И, напав на лежащего слугу, поражает его сперва в позвоночную кость, по упорству кости делая малую рану, потом, извлекши оттуда меч, пронзает им слугу от одного бока до другого и, снова ударив в прежнюю рану, прискакивая, повертывает в руке меч, потрясая им в воздухе. Пораженный долго бился от боли и, стеная, обливался кровью; наконец согнувшись, приклонив голову к чреву и ноги загнув на голову же как бы с намерением, перевернувшись, встать, перекатился к лежавшей вблизи куче горячих угольев, но, как и естественно, почувствовав боль от огня, по необходимости и ногами и руками начал сильно биться, наподобие рыбы, стараясь приподнять припекаемую огнем часть тела. Но, будучи не в состоянии оказать себе помощь, потому что с истекшею кровью истощились силы, изнемог и умер, терпя сугубое мучение и от меча, и от огня.

На другой день после этого происшествия, продолжая путь, как в пустыне, не по прямой дороге, но как случится, встречающимися препятствиями принуждаемые идти то здесь, то там, обходя горы и утесы, переправляясь чрез непротоптанные и неудобопроходимые овраги, видят в дальнем расстоянии место слегка зеленеющее и, по растущей траве заключая, что оно удобно для пристанища, или даже думая, что живет там кто–нибудь из монашествующих, туда обращают путь, как из моря направляясь к пристани, делают его целью для вьючных животных. Пришедши же, находят, что место сие не хуже их предположения и не обмануло надежды обольстительной мечтою. Вода была там в обилии, прежде вкушения увеселяла взор чистотою, а поднесенная к устам, показывала, что услаждение зрения мало в сравнении с приятностью вкуса; росла там и трава, годная в пищу животным. Посему, сняв вьюки с верблюдов, пускают их свободно пастись. Сами бегут к воде, пьют, купаются, моются, не зная даже, на что и употребить такое обилие воды.

Ликуя же при воде и славя источник, видят при подошве горы след малой хижины; и все бегут к ней не переводя дыхания, усиливаясь обогнать друг друга, и, приблизившись, рассыпаются вокруг пещеры. Было же тут построено здание из немногих камней, чтобы широкое отверстие пещеры не доставляло удобного входа зверям. Потом варвары, в небольшом числе, один по одному, входят в пещеру (многих она и не вместила бы) и выводят мужа досточестного по виду и внутреннему состоянию. Влекли его силою, но он не смутился, не побледнел, не показал и не произнес ничего малодушного и унылого. Распростерши его на одном камне, так как с ними мечей не было, убивают камнями, смеясь и распевая песни.

Потом, перейдя небольшое пространство, схватывают другого, юношу, бледного, истомленного, носящего на лице следы своего жития; и его также предают смерти, употребив уже в дело меч, между тем юноша возносит благодарственные гласы и им свидетельствует свою признательность, что изводят его из жизни крепко взявшимся за добродетель. «Ибо, — как говорил он, — немало боялся я неизвестности конца, боялся, чтобы поползновение воли или внешняя какая необходимость не превратили решимости моего произволения, убедив или приневолив оное принять другой образ мыслей, противный тому, какой угоден Богу».

Отсюда отошли они немного — и вот открывается одно покрытое зеленью место: придавала же ему такой вид древесная растительность. И к нему устремляют свой бег варвары, снова состязаясь друг с другом в быстроте ног. Приблизившись, нашли они малую хижину, а в ней юношу, который мужеством и великодушием самих варваров приводит в удивление, потому что не соглашается указать им скрытые монастыри и чрез это спастись, по данному ему обещанию, что оставят его в покое, если укажет; не хочет также выйти из жилища, снять с себя одежду, говоря: «Указать тех, которые могут скрыться, есть предательство и вообще послушаться принуждающих к чему бы то ни было — означает малодушие и недостаток мужества.

Ибо от подвижников требуется великодушие, и непозволительно для них уступать страху, хотя бы угроза по видимому представляла немалую опасность, потому что привычка делается путем к важнейшему и робость, однажды научившись овладевать человеком, повелевает ему пренебрегать и великие блага и научает изменить самому благочестию, как скоро страх бедствий найдет волю покорившеюся уже боязни. Если теперь легко откажусь от самообладания рассудка и от свободы, убоявшись, что скоро предадут меня смерти, то буду ли в силах, при предстоящих поруганиях и угрожающих истязаниях, не вдаться в нечестие, приучив себя неболезненное предпочитать полезному?

Поэтому, отказавшись успеть, в чем надеетесь, немедля делайте, что угодно вам, а я ни мест, где живут боголюбцы, хотя и знаю, не укажу, и за дверь, по вашему приказанию, не выйду, и одежды с себя не сложу, и никто, пока есть во мне чувство и господин я своего произволения, не увидит меня нагим и не посмотрит на тело, которого доныне не видали и мои даже глаза. По смерти моей с бесчувственным уже телом пусть делает каждый все, что ни будет ему угодно. Это послужит к осуждению жестокости так поступивших, а не моей воли как уступившей над собою победу. Ибо непроизвольно страдание бесчувственного, который не может и не обязан противиться, когда рассудок уже в бездействии; неодушевленное, конечно, бесчувственно и непричастно страданию, а что непричастно страданию, то, по общему признанию, свободно и от обвинения в том, что страждет, как равно лишенное власти страдать или не страдать.