Симеон Новый Богослов - Творения и Гимны

6. Что же, братия мои возлюбленные, поняли, что я сказал вам? Знаете теперь, какой стыд имеет тогда покрыть нас? Напечатлели в уме своем и восприяли в чувство час оный? Или опять повторить мне тоже самое в собственную свою и подобных мне нерадивцев и ленивцев пользу? Ведь и с нами то же самое будет в оный страшный день суда: многие из братий наших окажутся стоящими одесную Бога в славе великой, а многие окажутся стоящими ошуюю и будут осуждаемы ими. Да и как не быть им осужденными? Когда два человека, занимающиеся тем же мастерством или два, юноши, чистые от всякаго греха, и бедные, отвергшись мира, сделаются монахами, и один из них, по собственному произволению, делает всякую добродетель, а другой — всякое худо: то как перваго не одобрить, а втораго не осудить? И разве не видим, что это всегда почти бывает между нами? Одного видим послушным, внимательным, смиренным, с братиями обращается он как раб Бога, а не человеков, служит братиям верно и почтительно, мудрование имеет смиренное и сокрушенное, о себе же самом так судит и говорит: я, честный отче (мне не раз приходилось слышать это от таковых), и в мире жил в большой нужде и тесноте, и с большими трудами добывал себе пропитание, как же мне не радеть о послушании пришедши сюда и даром есть хлеб монастырский? За это Бог взыщет с меня в день суда. Но как я пришел сюда работать Богу то и буду трудиться, сколько могу, чтобы плод трудов моих превосходил трату на мое содержание; буду слушаться настоятеля моего и всех братий моих до смерти, без роптания, так, как бы слушался самого Христа, и постараюсь ни в чем не оказаться ослушником пред ними. Другаго же видим тщеславным, невнимательным, непослушным, и с собою разсуждает он все противоположно первому и говорит: вот дал мне Бог жилище, хлеб, вино, яства разныя с избытком, стал я равен с прежними, и первым пред теми, которые имеют придти после меня; я брат всем им, хотят ли они того, или не хотят; так буду есть, пить, спать вдоволь, потому что какая мне нужда трудиться и работать, чтоб другие получали пользу от моих трудов? А если прикажут мне что нибудь работать, я скажу им, что немощен, не могу; и если будут принуждать к тому, отвечу: хоть задушите меня, или выгоньте, не могу работать, и нахмурюсь, будто плачу, вскрикну и скажу: вот колена подгибаются и в глазах потемнело; по такой причине, я получу разрешение есть с утра, как захочу; или буду ворчать, браниться, поперечить и роптать при всяком послушании, какое мне ни дадут, и всячески они соскучат возиться со мною и оставят меня в покое и не хотя; а если дадут мне иной раз какое небольшое послушание, то я совсем не буду радеть о нем; сказать к примеру, если заставят меня смотреть за мулами, то сначала проговорю, что не умею ходить за ними, а потом нарочно буду оставлять их без пойла и корма; тогда по неволе или оставят меня, или дадут мне помощника, на котораго я и свалю весь труд, сам же сделаю что–нибудь для вида, и заляжу; если велят мне быть хлебопеком, то я, чтоб не показаться ослушником, буду уверять их притворно, что не умею печь хлебы, и скажу, что ни разу не видал, как печется хлеб, но пойду и испеку им такой хлеб, что будет как камень, и они, не могши есть его, не будут больше принуждать меня к такому послушанию; если пошлют меня прислуживать на кухне, то я не послушаю игумена, и не поклонившись даже ему, скажу: Господи помилуй! Меня это ты, отче, из всех выбрал, чтоб приставить к такому низкому послушанию? Разве нет других братий в монастыре? Так думает он сказать, чтоб отделаться и от этого послушания. Затем пересматривает все послушания, и на все заготовляется отвечать, — не умею, не могу, а если принудят, исполнять их кое–как и портить. Как замышляет, так потом и делает, — или еще и хуже того.

Итак, вот имеем мы пред глазами своими двух братьев, из которых один во всем покорствует с благодушным послушанием и с сердцем смиренным, без лености, ропота и лукавства, а другой поступает совсем противоположно тому. Теперь, когда придет смерть и возьмет их обоих такими, как есть, — и в день страшнаго суда, этот лукавый и ленивый, поставлен будучи ошуюю Владыки Христа нагим и связанным, обратится и увидит одесную Его того собрата своего, собеседника и сотрудника, вместе с ним сделавшагося монахом, что он весь одеян светом и славою, подобно самому Христу; — что имеет он сказать тогда? Поистине, братия мои, нечего ему будет сказать тогда; но стеня и трясыйся и скрежеща зубами пойдет он в вечный огнь адский.

Таким же образом и каждый из нас грешных будет осужден своим святым, — неверные будут осуждены верными, согрешившие и непокаявшиеся будут осуждены согрешившими, может быть, даже больше их, но показавшими великое и теплое покаяние. Почему прошу вас всех, если знаете за собою, что сделали что худое, и в чем либо согрешили и грехами своими уязвили и умертвили души свои, попекитесь от сего же часа исправиться, покажите достойное грехов ваших покаяние и всячески восподвизайтесь сделаться достойными стать одесную Иисуса Христа, Спасителя нашего и Бога. Если хоть и малыя какия знаете за собою погрешности, отбросьте и их сколько можно скорее, чтоб за эти малости, как вам кажется, и вам не пришлось стать ошуюю. Не считайте эти малости малыми и ничтожными, но имейте их за великия. Ибо кто погрешает по своей воле в малом и бережется от большаго, тот большему подпадет наказанию, — так как, победив большее, побеждать себя допустил меньшему. К тому же и одной страсти достаточно, чтоб ввергнуть нас в ад, как сказали мы выше, приведши в свидетели самых Апостолов — Иоанна и Иакова. Чтоб подтвердить это еще и примером, спрошу вас: кто имеет брань с десятью или двенадцатью врагами, если, когда начнется война, с самаго начала победит и убьет всех первейших противников своих наиболее мужественных, но видя, что остались еще один или два слабеньких и немощных, выступающих против него с робостию, не устремится на них издали, и схватив не свяжет или не убьет их, то не будет ли он убит ими? Если он, в гордости своей сбросив оружия, завалится спать, презирая тех двух слабеньких, то не устремятся ли на него эти двое, или даже и один, чтоб связать его и взять в рабы себе, или и убить и сделать посмешищем пред всеми людьми, которые праведно будут говорить: по делам ему, что попался в рабство, или убит; это ему за гордость и безпечность? Я же скажу лучше, за неразумие и безсмыслие его. Ибо не столько достоин он похвалы за мужественную в начале борьбу и победу, одержанную над более сильными врагами, сколько порицания, презрения и отвержения за то, что попустил одолеть себя тому одному слабому.

Таким же образом, братия мои возлюбленные, и мы никакой не получим пользы, если, победив большия страсти, останемся побежденными от меньших, — именно: если сохраним от осквернения плоть свою, если не будем поддаваться гневу, зависти и корысти, но будем порабощены объядению, винопитию, или сну, или лености, или прекословию, непослушанию, или ропоту. Что пользы для нас воздерживаться только от злых дел, о коих мы сказали? Если мы возьмем тайком лишь кусок хлеба, или другое что, и съедим без благословения настоятеля, или если по своей воле, без болезни и крайней нужды, не пойдем на службу церковную, кто может сказать, что мы свободны от греха? Того, у кого все тело было в ранах и потом вылечено, нельзя назвать совершенно здоровым, если у него осталась еще хоть одна небольшая ранка; но того следует называть надлежаще здоровым, кто изгладит, если возможно, самые знаки ран бывших на теле. Итак, перестанем считать малости малостями, но, слыша, что многие были осуждены за них и сильно наказаны, будем воздерживаться всеми силами от них, чтоб избежать вреда, причиняемаго ими. Пусть никто из вас, братия мои, не остается связанным какою–либо из малостей, как и всякою другою страстию; но отныне же пусть положит начало покаянию. Не стыдись никто обнаружить победу над собою, исповедав грех свой, если когда побежден будет какою страстию да посрамится враг диавол и прекратит свои нападения. Не дадим господствовать над собою ни зависти, ни гневу, ни ярости, ни вздорности, от которых обыкновенно происходят срамословие, и ругательство. Да не господствует над нами тщеславие, гордость и высокоумие чтоб низвергнуть нас во глубину ада. Далеко от себя отгоним все сие, и вместо того стяжем всякую добродетель.