Симеон Новый Богослов - Творения и Гимны

Таким же образом этот брат, под предлогом любви, лучше же сказать, прелести, сдружается со всеми подобными, — и иногда он призывает другаго на угощение, иногда другой призывает его, так что в доброй трапезе, в многоястии, сладкоястии никогда у него не бывает недостатка. И делается он наконец рабом чувственных удовольствий, пространно питая чрево свое. Насыщаясь так каждодневно яствами, добре приготовленными, вечером, после повечерия, приходит он в келлию свою и говорит послушнику своему: большая томит меня жажда; подогрей немного вина; я выпью, чтоб утолить сколько нибудь эту жажду. Тот, как привыкший уже, является готовым и скоропослушным слугою (потому что и сам утешается вместе со старцем своим, и попивает стаканчик за стаканчиком, скрытно, в чем ему благоприятствует тма), тотчас подогревает вина и подает. Этот же, выпив один стакан, раздражает аппетит свой и начинает есть, что случится, мало–по–малу, будто не замечая того, пока наестся до–сыта и полно набьет чрево свое, так что тело его делается неповоротливым и непослушным велениям души. Тогда помысл говорит ему: отпусти послушника, и стань — соверши келейное правило свое. Когда же отпустит его, другой помысл опять говорит ему: куда тебе стоять на молитве с набитым чревом и столь отяготившемуся? — Лучше сосни немного, чтоб переварилась пища; тогда встанешь прежде утрени и помолишься удобнее с облегченным телом. Покоряется он этому помыслу, падает на постель и засыпает. Но ночью, хоть и бывает, что проснется, не встает, говоря в себе: еще много ночи, посплю еще немного. Между тем подходит и время утрени, — и заставляет его встать и идти в церковь, неся в совести обличение своей лености.

Так брат такой ходит, как мы сказали, по привычке, часто в келлии друзей своих и возлюбленных ему отцев, сидит у них до вечера, ест и пьет с ними и болтает, потом, возвратясь в келлию, бывает уже негож не только на исполнение келейнаго правила, но нередко и на то, чтоб явиться к утрени. Но и когда другой брат приходит в келлию его, время проходит у них таким же образом, утешаются в ястии и питии, прибавляя нередко строгое осуждение братий, которые не держатся таких же правил. Так губит он все время жизни своей в ястии и питии и в недобрых хлопотах. О духовном же каком либо деле ему и подумать не приходит в голову, а не только приступит к нему и сделать.

3. Но для чего, думаете вы, братия мои, я все это разсказал вам? Для того, чтобы раскрыть пред вами, что тот, кто так проводит жизнь, не может источать слезы из очей своих. Ибо как может восприять плач тот, кто всегда пространно питает чрево свое и о том только заботится, что поесть, да что попить, раболепствуя пред плотию своею, как пред госпожею? Впрочем положим, что иной удаляется от всего сказаннаго и ни сам не ходит в келлии других, ни других не принимает в свою келлию, равно как не вдается в ястия и пития и в пустое празднословие, но запирает дверь свою и одиноко пребывает в келлии своей: что пользы для него от этого, если делание его не духовно, не ведется с разумом, как подобает, но за чтением, например, сидит он, чтоб, вычитав что–либо, сказать то во время собеседования с кем либо, и показаться знающим и разумным? Предположим впрочем, что не для этого делает он сие, а для пользы душевной, т. е. читает Писания, чтоб напитаться Словом Божиим, что, почитавши, встает он на молитву и пропевает, положим, псалма два, или три, или пять, или десять, или сто, и при этом кладет столько–то и столько–то поклонов и, совершив все сие таким образом, ложится на постель и ничего более не делает. Скажи мне, что пользы для него от одного такого делания, если при этом не породится в душе его плод молитвы и чтения — слезы и покаянное сокрушение, безстрастие и смиренномудрие, с кротостию? Ибо всякий человек, проходящий духовное делание, по духовному деланию своему стяжевает и плоды, какие я указал, без всякаго сомнения. Если же кто делает и трудится видимо, но не стяжавает сказанных плодов, то не по Богу делание его, а для того лишь, чтоб понравиться людям; почему праведно и не улучает он лучшаго.

Итак, если каждый из показанных нами братий все так будет проводить жизнь, то возможно ли, чтобы кто–нибудь из них стяжал когда нибудь слезы и сокрушение, или отбросил лукавство и жестокосердие, какия принес с собою из мира, наравне с тем, кто, как только сделался монахом, всецело предал себя на то, чтобы по Богу, благодушно и смиренно переносить и претерпевать все прискорбное? Никак невозможно. И кто иначе думает и законополагает, тот прельщает сам себя. Ибо как невозможно, чтобы сияло нераскаленное железо, или чтоб оно размягчилось каким либо другим способом, кроме огня, для выделки из него чего–либо потребнаго по хозяйству, так невозможно, чтобы тот, кто предается нерадению и лености и проводит такую душевредную и суетную жизнь, как та, какую изобразило наше слово, получил такия же дарования Святаго Духа и явился таким же, как и тот, кто с самаго начала от всей души подчинил себя добрым правилам, по послушанию духовным отцам, и начал проводить добродетельную жизнь. Один из них, — т. е., ведущий подвижническую жизнь, будучи смирен сердцем, имел смиренныя помышления и сокрушенныя чувства, желательно последуя во всем Божественному Писанию с крайним усердием, благодушно перенося всякую скорбь, тесноту и искушение, почитая себя последнейшим и непотребнейшим всех, смотря на себя, по воспоминанию прежних грехов, как на великаго грешника и непрестанно осуждая себя, скоро преуспевает в добродетели; и если не имеет он человека, который бы научил его тому, что пригодно ему во спасение, тогда научается он тому благодатию Св. Духа, и мало–по–малу изгоняет из души своей все недоброе, чего набрался в мире, а на место того поселяет добродетели. А другой, т. е. нерадивый, будучи исполнен нечистоты и гордыни, не хотя смириться пред державною рукою Бога, открыть сокровенности сердца своего духовному отцу своему и подчиниться ему, не желая также ничего ни делать, ни переносить, что ведет человека к добродетели и делает его совершенным по Богу, — становится худшим, нежели каким был в мире; потому что возвращается к нему оставивший его на время дух злый, и вселяется в него опять с семью другими духами злобы и лукавства. Таким образом ревностный брат столько превосходит в добродетели другаго, с которым пришел вместе в обитель, сколько бегущий свободно без всякаго препятствия перегоняет того, кто связан путами и цепями. Но нерадивый отстает и остается с прежними худостями, или еще и с большими, не по чему другому, как потому, что сам по себе, по своему произволению не хочет избрать и делать доброе.

4. Итак, плод делания заповедей, как я сказал, есть умиленное сокрушение, — а оно приносит плоды добродетелей, или лучше сказать, творит все добродетели, как открывает все богодухновенное Писание. Посему, кто хочет отсечь страсти, или стяжать добродетели, тому подобает паче всякаго другаго добра и подвига, со всем усердием взыскать умиленнаго сокрушения, потому что без него никогда не увидать ему души своей чистою. Ибо как невозможно без воды вымыть загрязненное платье, так невозможно и душу омыть и очистить от скверн греховных, без слез. Не будем же, братие, придумывать душевредных и пустых отговорок, всегда лживых и ведущих прямо в пагубу, но от всей души взыщем это умиленное сокрушение, царицу добродетелей. Кто взыскивает его от всей души и от всего сердца, тот и находит. И лучше скажу, — оно само идет и находит того, кто ищет его с таким усердием; и пусть имеет кто сердце жесточайшее меди или железа, или даже адаманта, как только придет оно, тотчас делает его мягчайшим воска. Ибо умиленное сокрушение есть некий огонь божественный, растапливающий горы и камни и превращающий их в луга и сады; оно изменяет души, его приемлющия, и бывает внутрь их источником, источающим живую воду, которая непрестанно бьет ключом, течет как из какого родника, и напояет души, приемлющия Слово Божие с теплою верою.