Георгий Чистяков - Господу помолимся

63

Говоря о жизни первых христиан («учеников», как называли себя они сами) в Иерусалиме, евангелист Лука в «Деяниях Апостолов» рассказывает, что они каждый день единодушно пребывали в храме, а дома преломляли хлеб и проводили дни, хваля Бога, в веселии и простоте сердца. В библейском иврите слова «радость» и «веселие» очень близки по смыслу и, как правило, употребляются вместе, как в псалме 50: «Слуху моему даруй радость и веселие» или в заключительном стихе псалма 31: «Веселитесь о Господе и радуйтесь, праведные, торжествуйте, все правые сердцем».

Вместе звучат два эти слова и в Нагорной проповеди Иисуса (Матфей, 5:12), текст которой, как весь Новый Завет, дошёл до нас на греческом, хотя в первоначальном варианте она звучала по–арамейски: «Радуйтесь и веселитесь, ибо награда ваша велика на небесах», в настоящее время эти слова звучат в начале литургии Иоанна Златоуста, когда хор поет начальные слова

63

Нагорной проповеди: «Блаженны нищие духом…» и т. д.

Именно «простота сердца» отличает песнопения этой эпохи, насколько мы о них можем судить, сохранились они плохо, так как, считая, что молятся не уста, а сердце, «ученики» далеко не всегда записывали свои молитвы. Отдельные строки из этих гимнов сохранил апостол Павел, он цитирует их в своих посланиях. (1 Тимофей, 3:16):

Он явился во плоти,

Оправдался в Духе,

Открылся ангелам,

Проповедан был в народах,

Принят верою в мире

И вознёсся во славе.

Речь, разумеется, идет о Христе: в первой строке о Рождестве, во второй — о Крещении, в третьей — об искушении в пустыне, ибо у Матфея рассказ об искушении Иисуса (4:11) заканчивается словами: «И вот ангелы приступили и служили ему». Далее говорится о проповеди апостолов, об обращении в христианство верующих и Вознесении. Гимн этот написан не стихами, а слегка ритмизированной прозой. «Простота сердца» определяет и форму такого гимна, до предела простую, но в этой простоте нет ничего общего с протестантизмом Жана Кальвина (1509—1564), исключив-

65

шим из храма ради возвращения к истокам христианства и орган, и пение.

«Простота сердца» — не суровая, она полна радости и веселья. Но почему же тогда поэты первых христиан отказались от стихотворной формы? Дело в том, что первые гимны писались в дополнение к Псалмам Давидовым, пение которых составляло основу для общей молитвы; псалмы на греческий язык переведены дословно и поэтому прозой. При пении прозаический текст неминуемо разбивается на какие‑то ритмические единицы, на приблизительно равные по длительности звучания строки и таким образом превращается в так называемый свободный стих, или верлибр.

В еврейском оригинале псалмы были стихами, а стихи от прозы отличаются совсем не ритмической организацией текста и не наличием рифмы, которой к тому же в те времена еще не было ни у греков, ни у римлян, а прежде всего самим их языком. Вот как об этом писал французский лингвист Цветан Тодоров:

«Поэтический язык не только ничего общего не имеет с правильным употреблением языка, он является его противоположностью. Его сущность сводится к нарушению принятых языковых норм».

Для стихов типичен иной по сравнению с прозой порядок слов, сами слова поэтического лексикона другие, в прозе они иногда вообще не употребляются.

66

Наконец, в стихах читатель всегда найдет повторы, причем не только ритмические (размер) и звуковые (аллитерации и рифмы), но и словесные: повторяется одно и то же слово, которое становится своего рода рефреном, и т. п. Недаром Н. Гумилев назвал поэзию «высоким косноязычьем».

Это «косноязычье» сохраняется и в прозаическом переводе — переведенные прозой стихи все равно остаются стихами. Именно это и происходит с псалмами. Их поэтическая природа оказалась столь сильна, что её не смог убить неумелый переводчик из Александрии. Она властно проступила сквозь корявые строки его перевода. Возьмем, например, псалом 102, с пения которого начинается литургия Иоанна Златоуста:

Благослови, душа моя, Господа

И всё существо моё имя святое Его.

Благослови, душа моя, Господа,

И не забывай всех благодеяний Его,

Прощающего все беззакония твои,

Исцеляющего все недуги твои.

Забегая вперед, отметим, что в IX в., когда славянские первоучители Кирилл и Мефодий и их ученики начали переводить псалмы на славянский, они сумели сквозь этот греческий перевод разглядеть красоту их оригинала и передать ее средствами новорожденного в то время славянского язы-

67

ка. До сих пор, хотя 1100 лет с лишним отделяют нас от святых Кирилла и Мефодия, переведенные ими псалмы звучат чудесно и, быть может, превосходят красотою своей все то, что потом будет написано по–славянски. Вот как, например, начинается по–славянски псалом 120:

Возведох очи мои в горы,

Отнюдуже [1] Откуда приидет помощь моя;

Помощь моя от Господа,

Сотворшаго небо и землю…

Читая псалмы по–гречески, христиане первых веков н. э. за две тысячи лет до современных поэтов открыли, что такое свободный стих, и, создавая новые гимны, тоже стали пользоваться именно этой формой. Славянские псалмы просты и почти ничего общего не имеют с поэзией греческой и римской, но зато теснейшим образом связаны с поэзией библейской.

Для молитвы христиане собирались перед зарей (отсюда современная утреня) и на закате (вечерня). В середине II в. н. э. появилась вечерняя песнь, сохраняющаяся в богослужении доныне; в славянском переводе она начинается словами «Свете тихий», хотя слово «тихий» правильнее было бы перевести с греческого как «радостный»:

68

Свете тихий святыя славы

Бессмертного Отца Небесного,

Святого блаженного,

О Иисусе Христе…

Пришедше на запад солнца,

Видевши свет вечерний,

Поем Отца, и Сына,

И Святого Духа, Бога,

Достоин ecu во вся времена

Пет быти гласы преподобными, [2] Голосами умиленными

Сыне Божий, живот даяй, [3] Жизнь дающий.

Тем же мир Тя славит. [4] В одной из лекций о.Георгий говорил, что эти слова можно было бы так перевести на русский (используя размер): Сыне Божий, жизнь дающий, Славит мир Тебя за это! (прим. публикатора)

В центре гимна — Христос, за которым должен идти всякий христианин. Закат, вечернее солнце, покой и умиленное, довольно тихое и слегка заунывное пение — вот что представляешь себе, когда вчитываешься или, вернее, «всматриваешься душою», как сказал в одном из стихотворений А. С. Хомяков, в слова этого гимна. «Свет тихий» — это образ мистический. Он еще видим, а источник его, солнце, уже невидимо, так как скрылось за горами. Невидим и Христос, «вознесшийся во славе», как пели христиане во времена Павла, но видим Его свет, просвещающий человека и делающий его другим, свет, наполняющий любовью сердце человека.