Геннадий Русский - Чёрная книга

Есть такая Черная книга, а в ней все тайны и власть над миром. Добудешь ее, скажем, ты, поэт, и сразу великим станешь и монумента сподобишься. Но вот беда, взять ее могут только чистые руки, а ты какой уж там чистый - пьяница да блудник. Но есть для тебя выход - кровью пожертвовать своей, узнал я, кровь с книги заклятие снимает». - «А много ли крови?» - «Всю до последней капельки». - «Так этак я того...» - улыбается поэт и пальцем вверх показывает. «Зачем же туда, - серьезно отвечает бес, - туда!» - и пальцем вниз сует. «Нет, - содрогается поэт, - мне это что-то не подходит!» - «А душу-то свою ты согласен мне отдать?» - «Согласен, так ведь это когда...» - «А мы о сроках не сговаривались. Почему бы не сегодня, не сей момент?» - «Очень уж страшно», - говорит поэт и ежится. «А ты что ж думаешь, всемирная слава, она трусостью достается?» - «Да нет... но уж как-то сразу ты...» - «Иначе нельзя, не то к другому поэту пойду, мало ль вас! - бес-то пугает. - Да ты подумай, чего проще! Чик - и готово! Зато какие похороны тебе закатят - залюбуешься! Речи будут притворные говорить, лживые слезы лить, скажут: недооценили, недоглядели... а потом, как я предсказал, не пройдет и тридцати лет, как памятник поставят - его бы и раньше можно, да бронза - металл ноне дефицитный. Во как!» - «Эх, - говорит поэт, - прощай моя раззабубенная головушка!» - «Оно, - поощряет его бес, - у вас, у поэтов, даже модно ноне самоубийствовать. А для храбрости хвати-ка вина-коньяку!» - «Эх, - говорит поэт, - черт с тобой, жисть моя распропащая, выпьем, черт проклятый, на брудершафт!»

Ох, братцы, совсем я заврался и что дальше врать - не знаю. Уж не осудите, пойду-ка подобру-поздорову, в другой уж раз... Стопочку для прояснения мозгов? Хм... разве что... Выпьем вина - прибудет ума. И кто ее, такую гадость, выдумал? Бес, не иначе. И как ее партейные пьют, уму непостижимо! Ну, с Богом!

И вот, братцы мои, государи-граждане милостивые, радуется, веселится бес - ему бы только найти душу растленную, толкнуть ее на страшный грех, а там уж - книга его, а с книгой вместе вся полнота власти и зло невиданное. Просто это сказать, да непросто сделать и даже бесу затруднительно, потому - заклята та книга и взять ее могут только чистые руки, а чтоб она к черту в лапы попала, для этого надо, чтоб кровь праведная пролилась, тогда только заклятие спадет и бесу унесть ее можно, а так - ни-ни! И вот, почему не знаю, - не злодей отпетый ему для такого дела нужен, таких-то блатных-уголовных в Москве пруд пруди, а чтоб был ни тать, ни убивец, а все ж грешник величайший, и чтоб стал он татем и убивцем. Для того-то и искал он душу растленную и нашел такого поэта-писателя.

Да... чмокнул черт его, поэта, в уста, поэта тут же наизнанку вывернуло от смрадного бесовского дыхания, но выпил он всё же вина-коньяку и очухался. «Люблю тебя, - бес-то говорит, - отчаянный ты человек и сорви-головушка, да я тебе еще не всё условие сказал. Себя-то ты убьешь, да этого мало, это не дело, а полдела, ты еще и человека невинного убьешь». - «Пошел ты в ад! - поэт кричит, - мало тебе меня одного! Убирайся, не то тебя перекрещу!» - «Не боюсь, потому как ты нехристь. А кровь пролить невинную тебе придется, да и что тебе стоит? Вспомни-ка, сколько людей невинную кровь лили и за то вышли в большие герои и монументов сподобились? Не бойся - никто не узнает, я концы спрячу, а совесть тебя мучить не будет, потому как после этого ты сам с собой расправишься». - «Ну и подлец ты! - говорит поэт. - Много видел я на свете подлецов, но таких - в первый раз». - «И немудрено, - не смущается бес, - на то я и есмь дух зла. Но напрасно полагаешь, что я предел, есть среди вас куда нашего брата похужей, ну да это погудка иная, давай дело делать». - «Какое дело?!» - «Вооружайся на двойное смертоубийство». - «Пошел ты к черту! - кричит поэт, - убирайся вон!» - «А как же слава всемирная и вечная?» - «Ну ее к черту!» - «Так ведь черт-то я, тут, куда ж ее кинешь? А дело-то простое: чик! - и готово. Хошь, ножом вдарь, хошь револьвером пальни». - «Да кого, кого?!» - «А первого, кого на улице встретишь». - «Нет! Я - поэт, а не убийца!» - «Что за чушь! Ваши же теории говорят, что каждый человек в потенции убийца. Знаешь, даже такая теория есть: не убийца, а убитый виноват! Про Каина и Авеля вспомни? Или про Моцарта и Сальери». - «Уходи!» - кричит поэт. «А вот не уйду!» - «Ах, не уйдешь?!» Шварк в него бутылкой! Пролетела бутылка через чертову башку, как сквозь дым, и об стенку - на кусочки. Выхватывает из стола пистолет-револьвер - бух! бух! Черт те пули лапкой поймал и поэту предъявляет: «Ну, теперь ты понял, что я настоящий черт?» - «Теперь понял», - говорит поэт и хочет пистолет-револьвер к виску приставить. «Погоди, - останавливает бес, - еще не время, совсем немного потерпи». - «Как ты мне всю душу испакостил!» - говорит поэт. «Выпей-ка ты напоследок нашего адского зелья, я этот напиток незримо всем самоубийцам подношу». - «Давай, черт с тобой!»

Достал черт откуда-то пузатую заплесневелую бутылку, помочился в нее для поэта незримо и наливает в бокал - пей! Выпил поэт, чуть не задохнулся от гнуси адской. «Как себя теперь чувствуешь?» - «Злость во мне дикая. Убить мне кого-то хочется, все равно кого». - «Ну коли так - действуй!» Схватил поэт пистолет-револьвер и выбежал на улицу...

Нет, братцы, не невольте, в другой уж раз доскажу, право слово, устал я, притомился, сил нет... уж коли рюмочкой подкрепиться, да и то не знаю, что выйдет... Полегчало маленько... что Христос босыми ногами по душе ступил... Поплывем с Божьей помощью дальше.

Выскакивает поэт на улицу - а ночь глухая, темень хоть глаз коли, дождь так и хлещет - и видит: стоит под фонарем детиночка, ребеночек малый, мокрый, бедняжечка, до нитки, трясется, сам бледненький, глазенки круглые, испуганные, плачет, сиротинушка. Поэт забыл сразу зачем выскочил, про пистолет-револьвер, пиджак скинул, ребеночка накрыл и домой принес. «Ну что ж ты?» - бес его встречает. «Ребеночек вот, промок, иззяб...» - «Так я ж тебе сказал: первого встречного, а ребеночек-то кто, али не первый твой встречный?» - «Вон! - кричит поэт. - Не надо мне от тебя ничего, не надо мне никакой славы, а хочу я больше славы хоть раз в жизни сделать доброе дело!» - «Отменно-замечательно! - бес-то. - А ты посмотри, кого принес». Смотрит поэт: щенок в его пиджаке завернут! Да странный какой-то щенок: начал он вдруг расти, раздуваться, с большую собаку вырос, с теленка, глаза ярым огнем горят, шерсть дыбом, сам черный - как бросится на поэта, как начнет его рвать-кусать! Поэт из пистолета-револьвера - бах! бах! - и упала собака. Только смотрит он - вместо собаки ребеночек лежит убитый! Поэт от страха-ужаса чувств и лишился.

Очнулся - черт ему виски трет. «Бедняжечка, - это бес-то, - как же ты так? Всё это тебе примерещилось: никакого ребеночка и собаки не было, это я мечтаниями бесовскими навел, чтобы тебя испытать». - «Долго ль ты меня еще мучать будешь?» - «Совсем немного осталось. Теперь тебе легче будет, потому как я тебя к злодейству приуготовил». - «Сил нет, - молит поэт, - тебя терпеть, мне самоубийствовать хочется, поскорее руки на себя наложить». - «Уж не беспокойся, - успокаивает бес, - сделаешь это в самом лучшем виде, а пока ступай смело. Идет сейчас по улице мужик и несет Черную книгу, отбери у него эту книгу любыми путями».