Алексей Карпюк - Вершалинский рай

Заделавшиеся звонарями мужики, что из-за лени и небрежности не всегда смазывали оси своих пронзительно скрипевших телег, тут старательно мазали тавотом ложа колоколов, рукавами свиток до блеска натирали металл с покатых боков и изнутри.

Когда серая фигурка Альяша отделялась от села, звонари хватали веревки и бронзовые многопудовые богатыри с высоты церковных башен величаво и торжественно оповещали всю округу.

«Иде-от!.. Вот он! Вот он! Вот он!..»

Сгорбленная фигурка старика приближалась к ограде, и перед ней начиналось столпотворение. Женщины с дикими воплями бросались к Альяшу — целовать его свитку, ноги, грязные до такой степени, что невозможно было определить, какого они цвета, штаны.

Бом-м.. Тилим-тилим-тилим!.. Бом-м!.. Тилим-тилим-тилим!.. Громовые аккорды огромных, как пещеры, горл литой бронзы усиливали возбуждение толпы.

Дюжие телохранители брались за руки, бесцеремонно оттаскивали баб от пророка, прокладывали ему путь, не стесняясь при этом в выражениях:

— Чего торчишь, как кобыла жеребая?! А ну, назад!.

— Не показывай зубы, не на торгу, дай ему дорогу!

— А ты чего оглядываешься, корова? Не видишь, кто идет?!

Но даже нарочитая грубость и сила не помогали. Женщины порасторопнее ныряли мужикам под руки, прорывали заслон, с воплями бросались на землю, рвали травинки, хватали песок, по которому прошел пророк. Иные вырывали добычу друг у друга, царапали себе лица, рвали волосы…

Добытую святыню завязывали в платочки, бережно несли домой. Сыпали ее по щепотке в каждый угол, чтобы в дом пришло счастье. Посыпали головы детей, чтобы их никто не сглазил, а мужей — чтоб не пьянствовали и не лодырничали.

Сыпали на свиней, лошадей и жеребят, чтобы обошли их мор и болезни, на коров — чтобы не были яловыми и молоко давали, на ниву — чтобы хорошо наливался колос, на огород — чтобы капусту не съели черви.

Сыпали даже на Тузиков и Жучек, чтобы отвести от них бешенство. Кропили двор, дикую грушу, о которую так любил чесаться скот, калитку и даже колодец. Остатки клали за венчальные иконы вместе с вуалями, огарками свечей и первыми волосиками деток.

Странными бывают выкрутасы человеческой психики.

Маленькая девочка попросит рассказать сказку и с одинаковым восторгом выслушает ее много раз, отлично зная, что все это выдумки. Молодая почка древа человеческого испытывает потребность в игре, в фантастическом, и лишенные всего этого дети часто вырастают духовно нищими, а иногда и злодеями.

Когда задумаешься над ритуалом, над этими спектаклями, которые разыгрывали наши неграмотные крестьянки при обновлении икон, явлении пророков, вокруг святого песочка и святой водицы, думаешь: такими ли уж глупыми были эти женщины?! С удивлением обнаруживаешь во всем этом элементы игры, призванной активизировать здоровое начало человеческой натуры в подавленной обстоятельствами жизни.

Это был способ самоутверждения путем заполнения вакуума, и форма, в которой проявлялись отчаяние обездоленного человека, и протест против материального угнетения, единственно пока возможный.

То был порыв неудержимой фантазии, сладко-розовый бред людей, которые теряли надежду, но старались удержать ее любым способом, — иначе что же еще оставалось им делать?!

Их наивность стояла рядом с их святостью.

Моления, пение псалмов на вечерах в Грибовщине сблизили поклонников «нового учения», сцементировали их в дружную общину. Альяшова элита жила беззаботно и сытно. Чтобы не поддаваться «дьявольскому искушению» и заглушить голос плоти, борцы за «чистоту веры» во всем мире придумывали схимничество, постились, носили железные вериги, привязывали к ногам пудовые гири, ходили босиком по снегу, острой щебенке, сами себя оскопляли, целые годы не вылезали из сырых пещер, — подражать им «третьи священники» не собирались.

Плоть их буйствовала, и они дали ей волю. Тэкля даже перевезла из Праздников свой синий, расписанный белыми завитушками сундук с платьями и кофтами, заботилась об Альяше, как самая верная жена. Каждый «апостол» обзавелся «святой девицей». «Третьи священники» словно помолодели и уходить из села, чтобы вербовать людей в ильинцы, теперь не спешили…

Альяшу было уже под семьдесят, он не понимал, какая угроза нависла над общиной. Никто и не заметил, когда перержавели те здоровые обручи, что так крепко держали основы крестьянской морали — всегда целомудренно-скупую на плотское наслаждение деревенскую чистоплотность. В Грибовщине появились первые признаки разложения.

На взгорке у гуранской дороги стояли подгнившие кресты да с десяток кустов можжевельника, хоть местами и порыжелых, но стройных и высоких, как кипарисы. Меж холмиками и можжевельником стлалась по песку и стойко сопротивлялась ветру, жаре, суши какая-то жесткая травка. Здесь издавна хоронили недоношенных детей.

Однажды брело откуда-то в Грибовщину человек сорок богомольцев обоего пола. Остановились на этом взгорке. Помолились, поели. Женщины расплели косы, сходили к колодцу, в бутылках из-под молока принесли воды. Мужчины легли, а женщины стали мыть им ноги. Вымыв, вытерли их распущенными волосами. После этого разделись донага…

Гуранские тетки подошли поближе и остолбенели: размякшие богомолки беспомощно ловили ртами воздух, а напарники мчались на них в рай! Придя в себя от ужаса и возмущения, бабы побросали корзины и с визгом бросились бежать.

— Что они там делают, распутники! Дети же все видят, пастухи! — ворвались они с новостью в село.

Мужчины схватились за колья и ринулись на взгорок. Впоследствии сельчане удивлялись: как ни дубасили богомольцев, они только бормотали что-то и крестились.

За Берестовицей, в Ремуцевцах [27], отколовшиеся от Альяша сектанты выбросили свой девиз: «Долой стыд!»

Ночью они сажали в лохань голого человека, исступленно молились на него, а потом черпали воду из лохани и пили.

Внезапно откололась от Альяша еще одна секта, самые верные его приверженцы, — богомольцы из Телушок под Гайновкой объявили себя «ангелами». Они купили вскладчину шесть колоколов, повесили их на дубовые перекладины посреди села. По трезвону «ангелы» собирались на встречу со святым духом в хату, почему-то названную «ковчегом», а потом в одежде Адама маршировали по улице. Телушкинские Жучки и Тузики не узнавали своих хозяев, норовили вцепиться им в ягодицы, что приводило в неописуемый восторг детвору.

Так было не только в Принеманщине.

Придавленные социальным и национальным гнетом, крестьяне были охвачены религиозным психозом, которого давно не наблюдалось в этих местах. Деревни охватила эпидемия дикого сектантства.

На Волыни мужик Иван Мурашко, вернувшись из Бразилии, сколотил секту «сионистов». Года два ходил по селам с грифельной доской на груди и надписью: