Михаил Мудьюгин - РУССКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВНОСТЬ

Действительно, может ли рядовой русский человек понять такие высказывания как «уне есть, да Аз иду», «что–ся вам мнит?» или «имамы ко Господу» и многие другие, столь же чуждые строю родного языка?

Вторым обстоятельством, делающим некоторые библейские тексты, главным образом ветхозаветные, на славянском языке вовсе недоступными для русского человека, является низкое качество перевода: ведь перевод Ветхого Завета на славянский язык осуществлялся в X–XI вв. не с еврейского оригинала, а с греческого перевода, причем переводчики не всегда были на высоте положения, о чем свидетельствуют такие примеры: «Яко еще и молитва Моя во благоволении их, пожерта быша при камени судии их. Услышатся глаголи мои яко возмогоша, яко толща земли проседеся на земли, расточишася кости их при аде» (Пс 140:5–7).

Соответствующий русский перевод, осуществленный в XIX в. непосредственно с еврейского языка, звучит следующим образом: «Мольбы мои — против злодейств их. Вожди их рассыпались по утесам и слышат слова мои, что они кротки. Как будто землю рассекают и дробят нас; сыплются кости наши в челюсти преисподней».

Сопоставление говорит само за себя, славянский текст настолько невразумителен, что приходится считать его браком, по какой–то причине допущенным неизвестным переводчиком. Брак возможен, в некоторой мере он сопровождает почти всякий, в том числе творческий труд; вызывает изумление другое — в течение веков Церковь ничего не предпринимает для исправления таких погрешностей, которых именно в Псалтири, наиболее богослужебно применяемой ветхозаветной книге, особенно много. В результате изо дня в день чтецы должны воспроизводить никому, в том числе им самим непонятный набор слов, а слушатели обречены на безнадежные старания их уразуметь.

Как известно, апробированный Церковью русский перевод Священного Писания был осуществлен и начал печататься в середине прошлого столетия под благотворным влиянием святителя Филарета (Дроздова), митрополита Московского, одного из самых просвещенных и деятельных иерархов того времени. Однако до сих пор во многих приходах нет ни одного экземпляра русскоязычной Библии — этой насущной для душ человеческих духовной пищи, а порой книга имеется, но зачастую лежит на полке без употребления.

Эти отрицательные явления в сфере богослужебного применения Священного Писания коренятся в недооценке его значения как Божественного Откровения, нередко перерастающей в пренебрежительное к нему отношение, в его игнорирование. В самом деле, исповедуемый Вселенской Церковью богооткровенный характер Библии, общецерковное признание ее безоговорочного и спасительного воздействия остается достоянием догматики и святоотеческих трудов, но не затрагивает сознания широких масс православного народа, в том числе и духовенства [14] В начале 80–х гг. некий кандидат на принятие духовного сана провел несколько месяцев в Псково–Печерском монастыре, куда был временно направлен своим епархиальным руководством для предварительного ознакомления с монашеской жизнью, составлявшей предмет его мечтаний. Зная, правда, довольно поверхностно, Новый Завет, он любил при случае на него ссылаться, не забывая указывать книгу, главу, стих приводимого текста, за что получил от братии кличку «баптист», ибо интерес к Слову Божьему со стороны православного человека представляется монахам чем–то противоестественным, а баптисты, как известно, слывут знатоками Библии.

В течение упомянутых десятилетий гонений и притеснений цена Библии на «черном рынке» (а где иначе ее можно было приобрести?) достигала весьма значительной суммы, отсутствие Священного Писания у верующих объяснялось дефицитом и дороговизной, хотя кто действительно жаждал Слова Божьего в этот период духовного голода (Ам 8:11–12), тот находил его. Ведь человек, для которого Слово Божье является насущной духовной пищей, следуя примеру евангельского искателя жемчужин, готов продать все, что имеет, только бы приобрести эту величайшую драгоценность (Мф 13:45–46). Времена изменились, Священное Писание переиздается и лежит на прилавках в храмах и в церковных лавках. Однако спрос невелик — он много меньше, чем на популярную «назидательную» литературу типа «Троицких листков», которая по своей духовной ценности несопоставима не только со Словом Божьим, но и с серьезными богословскими трудами.

Факт горестный, но несомненный: русский православный народ не знает Слова Божьего и не стремится, даже не считает нужным знать. Подавляющее большинство духовенства, пройдя его в семинарии (именно «пройдя», а не изучая), очень редко к нему обращается для домашнего чтения и даже проповедовать предпочитает на общеизвестные темы церковных праздников или житий чтимых святых. В такой ситуации Слово Божье может быть услышано народом в основном только благодаря чтению в храмах, которое фактически превращено в почти бесполезную и не имеющую никакого смысла процедуру.

Все церковные люди знают, что читать на амвоне, на клиросе, в алтаре, посредине храма следует неторопливо и громко, отчетливо и молитвенно. Тем не менее редкий или случайный посетитель храма при всем желании не может воспринять читаемый текст: чтецы, как правило, стоят на клиросе, и звук не может преодолеть преграду из икон, изолирующую чтеца от народа, тем более, что стоит он, конечно, к народу спиной и слышно его лучше всего не народу, а священнослужителям в алтаре. За неясное произношение, за недостаточную громкость, за чтение вполголоса с чтецов, дьяконов, а тем более — священников взыскивают крайне редко. В результате народ Божий ничего не слышит или, во всяком случае, не может воспринять и осознать то немногое, что все–таки доходит до слуха.

Но есть еще один, вполне обычаем узаконенный и повсеместно признанный и применяемый способ лишить слушателя возможности сознательного усвоения читаемого молитвенного или поучительного текста: это монотонность чтения. Считается необходимым читать часы, шестопсалмие, кафизмы на одной ноте, не допуская даже намека на выразительность. Находятся любители такого якобы «уставного» чтения, которые в обоснование монотонности утверждают, что тем самым устраняется личная интерпретация чтецом читаемого текста, выражение его собственного к нему отношения, которое при выразительно–интонационном чтении будто бы навязывается слушателям. При этом поборники монотонности упускают из вида, что именно при монотонном чтении слушателям действительно навязывается то безразличие к содержанию текста, которое, к сожалению, свойственно подавляющему большинству церковных чтецов и которое находит свое выражение в чтении, лишенном каких–либо смысловых оттенков. Монотонное чтение действует утомляюще, усыпляюще (в монастырях, где во время чтения кафизм не только полагается по уставу, как и везде, сидеть, но и предоставляется реальная возможность для этого, монахи обычно дремлют в своих стасидиях); слушателям словно внушается: «то, что читается, не имеет для тебя существенного значения; читается потому, что так «положено» церковным уставом». Есть и такие посетители богослужений, кто считает, что непонятность, неразборчивость чтения и песнопений даже придает богослужению особый, мечтательный и расслабляюще–поэтический колорит, который сознательным восприятием текста нарушается. Этим любителям эмоциональности надо прочесть 13 главу Евангелия от Матфея, где Спаситель указывает в притче о сеятеле на судьбу разных семян Слова Божьего, падающих в человеческие души; так вот, семя, попавшее в хорошую почву, прорастающее и приносящее плод, имеет такую благоприятную судьбу потому, что воспринимается «с разумением». О неразумении Слова говорит Христос (см. Мк 4:12), когда упоминает тех, кто, не понимая Слова, не могут обратиться к Богу и не получают прощения грехов.