Филип Янси - Отголоски иного мира

Чтобы следовать этому правилу, необходимо тренировать в себе духовное восприятие, как натуралисты развивают физическое восприятие [20] Фома Кемпийский в своем трактате «О подражании Христу» говорит: «Когда бы просто было сердце твое, тогда всякая тварь тебе служила бы зерцалом жизни и книгой святого учения. Всякая тварь, какая бы ни была малая и низкая, представляет Божию благость» (перевод К. Победоносцева — прим. переводчика). Впрочем, Фома и предостерегает не прилепляться слишком уж сильно к чему–либо тварному. — Прим. Автора. .

Филиал Национального общества охраны природы в нашем городке возглавляет пожилая чета. Билл страдает от полноты, перенес много операций и ходит с палочкой. Сильвия — добрая душа, целыми днями вяжет и печет пирожки мужу и внукам. Но когда я хожу с ними в орнитологические экспедиции, их тренированные уши и глаза с моими нельзя даже сравнить. Пожилые супруги с легкостью распознают птичьи голоса и за считанные секунды укажут на нужную птицу. Я могу пройти мимо и ничего не заметить, а они углядят за ветками и листвой целые птичьи города, изобилие дикой жизни.

Я стараюсь воспитывать в себе восприятие как мира чисто природного, так и «искусственного», который мы, люди, создаем вокруг себя. Из своего дома в Колорадо я весь день могу наблюдать величие Божие. Настоящий парад! Я обычно начинаю день с чтения и кофе на веранде. Летом сначала появляются колибри с широкими хвостами. Они, словно сверхсовременные истребители, делают вертикальный взлет, летят, тормозят у кормушки и вытягивают длинные язычки, чтобы напиться подслащенной воды. У другого окна висит кормушка с семенами подсолнуха. (Из–за многочисленных средств для отпугивания белок, она напоминает космический корабль в миниатюре.) Заглядывают туда небольшие пичуги, вьющие гнезда на соседних деревьях: три разновидности поползней, синицы, сосновые чижи и иногда щеглы, яркие как утреннее солнце. Потом приходят закусить птицы побольше: красногрудые и вечерние дубоносы, голубые сойки, чечевицы Кассина, волосатые и пушистые трехпалые дятлы.

Клюв дятла предназначен для того, чтобы долбить древесину, а не для лузгания семечек подсолнуха, поэтому дятлы вечно роняют семечки на землю, усеивая ими траву. Тут наступает черед белок. Сначала прибегают обыкновенные белки, потом их горные родственницы. Белки Аберта — темные, с кисточкам на концах ушей и красноватыми глазами, немножко зловещего вида. Где–то с полчаса они гоняют обыкновенных белок, а потом усаживаются пировать сами. Затем появляется рыжая лисица. Каждое утро она подкрадывается из–за одного и того же камня, — привычка, которую белки Аберта хорошо знают. После нескольких выпадов и тщетной погони рыжая обычно сдается и семенит прочь, а белки презрительно фыркают ей вслед.

Правда, восемь раз я видел, как лиса поймала белку. Однажды видел, как камнем упавший с неба ястреб выхватил прямо из кормушки маленького поползня, а потом сидел на поленнице и вертел головой. Тем временем жертву, зажатую цепкими когтями, медленно покидала жизнь… Я видел олениху с двумя оленятами, которые, настороженно осматриваясь, подошли к поилке для птиц. Еще нас навещают лоси. К сожалению, они поедают ухоженные кусты и цветы. Однажды к кормушке ухитрился подобраться медведь, но я прикрикнул на него, и он ушел. По ночам нас навещают скунсы и еноты. А неподалеку, в трубе водослива, обосновался сурок.

Сидя за окном теплого дома, я не могу не думать, что во всей этой суете, в этом таинстве жизни я — самозванец. И мне нетрудно поверить, что вокруг меня — Божий мир, в котором мне даровано жить. «Красота и милость совершаются независимо от того, чувствуем мы их или нет, — пишет Энни Диллард. — Самое малое, что мы можем сделать, это попытаться быть здесь и сейчас».

В центре Чикаго мой день складывался совершенно иначе. Утром — пробежка по парку. Никаких животных кроме белок и голубей. Хотя если выбрать маршрут через зоопарк, то и бегемота можно увидеть… А что я видел по дороге? Пьяницы и бомжи ночуют под газетами и вонючими одеялами. Проститутки спят прямо на порогах возле использованных презервативов. Преуспевающие молодые люди выстроились в очереди на автобусных остановках. Эмигрантки из Азии везут коляски с детьми этих дельцов. А еще — мусорщики, дворники, работники коммунальных служб. Они делают самую черную работу, необходимую для жизни города.

Все они, напоминал я себе, святые искры Божий. И не просто искры: они несут в себе образ Божий. Бог создал их и возложил на каждого миссию, какой не наделил ни одно другое творение. А что я делал тогда? И что я делаю теперь, чтобы высвободить эти святые искры и отполировать зеркало, отражающие Божий лик?

Переехав в Чикаго, я приспособился к шуму Кларк–стрит далеко не сразу. Лежа в постели летом, я слышал, как за открытым окном фырчат автобусы, завывают сирены, звенят бутылки, которые кидают в мусорный контейнер возле ночного бара, как переругиваются шоферы у светофора. Думал, не привыкну никогда. Но постепенно притерпелся: звуки слились в один фоновый шум.

А в Колорадо мне, наоборот, пришлось привыкать к тишине. Я просыпался от малейшего звука. Вздрагивал, когда включался и выключался холодильник, или вдруг тихонько запевали трубы парового отопления. Интересно, думал я, от каких еще звуков я отвык за время жизни в Чикаго?

В плане внимания я многому научился у одного эксцентричного дирижера. В Чикаго с Мюнхенским филармоническим оркестром приехал немецкий музыкант румынского происхождения Серджиу Челибидаке. Работать с Челибидаке соглашались немногие оркестры, не все могли вынести требуемый им режим из двенадцати–восемнадцати репетиций перед каждым выступлением (обычное число репетиций — три–четыре). У Челибидаке был восточный подход к музыке: он считал, что необходимо добиваться «трансцендентного опыта» встречи с музыкой. Поэтому Челибидаке не слушал звукозаписей и даже не разрешал записывать собственные концерты — разве можно перенести на диск уникальную обстановку в концертном зале, реакцию публики? Он говорил: «Музыку, как и фасоль, не стоит консервировать».

Впервые Челибидаке побывал с гастролями в США в семьдесят один год. Я слышал его пятью годами позже. Дирижер был уже очень стар и не мог взобраться на подиум без посторонней в помощи. Для концерта он выбрал знакомые мне произведения, но как незнакомо они звучали! Он игнорировал обозначения темпов в нотах и растянул сюиту Мусоргского «Картинки с выставки» раза в два по сравнению с ее обычной продолжительностью. Рассматривая одну музыкальную фразу за другой, он думал больше о том, как удержать тональность отрывка, а не о том, в каком темпе она должна исполняться.