Серафим (Чичагов) - Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря

Когда вошла к о. Антонию Елисавета Алексеевна Ушакова, то он ей сказал: «А ты матери не слушаешься; она тебе назначает послушание (то есть назначение быть казначеей), а ты отпихиваешься! Тебе не долго быть на этом месте; ты должна быть матерью! Вот тебе мое последнее слово: если не послушаешься, то Божиим велением будешь изгнана из обители и нет тебе спасения!» Более страшного и угрожающего не мог никто сказать Елисавете Алексеевне, которая, конечно, только ради спасения покинула свет и вступила в неустроенную Серафимову обитель.

Пока о. Антоний беседовал с Елисаветой Алексеевной, мимо дома г-жи Лихутиной проехал Н. А. Мотовилов с женой, и, увидя их, хозяйка дома крикнула Николаю Александровичу, что о. Антоний живет у нее. Конечно, было приказано экипажу остановиться, и горячо любящий Господа Николай Александрович поспешил испросить благословение у о. Антония. Он вошел к старцу в ту минуту, как выходила Елисавета Алексеевна, и, вероятно, чтобы и другие знали волю Божию относительно Ушаковой, о. Антоний повторил Мотовиловым все сказанное Елисавете Алексеевне. Затем о. Антоний предсказал Николаю Александровичу многое, касающееся его семейной жизни и предстоящих ему неудач и испытаний.

Отец Антоний, как пишет г-жа Лихутина, просил казначею Ардатовского Покровского женского монастыря, чтобы она взяла его жить к себе в монастырь, в новую келью. «Извольте, — ответила она (казначея Устинья Андреевна, впоследствии игуменья Серафима), — я вам выстрою келью на огороде нашем!» «Не торопись, — сказал ей старец, — я поживу пока у Веры! Когда святые ворота доложат, я тогда перееду к тебе на новоселье, а теперь стучат, а я не люблю стука!» Вскоре после этого разговора пришел к о. Антонию протоиерей Покровского монастыря о. Симеон, чтобы проститься по случаю отъезда на Выксунский завод, по благочинию его. Отец Антоний, обратясь к г-же Лихутиной при этом протоиерее, сказал: «Вера! Когда я умру, похорони меня в монастыре!» Потом он спросил о. Симеона: согласится ли он похоронить его в монастыре? «С удовольствием, — ответил протоиерей. — Если только Вера Михайловна согласится внести 70 рублей серебром в монастырскую церковь!» Лихутина, конечно, с радостью обещала все внести, что необходимо, так как в Ардатове было запрещено хоронить в монастыре и требовалось особое разрешение Святейшего Синода. Слушая этот разговор, о. Антоний молча помотал головой, а когда же отец Симеон ушел и, прощаясь с послушником Андреем, последний ему пожелал прожить еще 20 лет, старец сказал: «После моей смерти он проживет 14 недель и два дня; в день храмового праздника Знамения Пресвятой Богородицы у него в церкви отнимется язык, и он не докончит обедни и будет 7 дней без языка. Он теперь много обещает, матушка Вера, а когда же я умру, первый откажется хоронить меня. Но ты, ангелуша моя, попроси письмом архиерея, он дозволит тебе похоронить меня около церкви монастырской, и ты, матушка, много не трать, у тебя дети». Все эти слова о. Антония сбылись; преосвященный Иеремия разрешил его похоронить, а о. Симеон был лишен языка в церкви, в день праздника Знамения Божией Матери, во время благословения народа чашей Св. Тайн, и семь дней прожил без языка.

Дня за четыре перед смертью и отнятием языка у о. Антония пришла к нему казначея Покровского монастыря и стала просить благословения ехать в Нижний к архиерею, так как преосвященный Иеремия только что прибыл и вступил в управление епархией. «Поезжай с Господом, — ответил о. Антоний, — он примет тебя, как отец. Но помни, матушка, что я к тебе перееду жить без тебя. А к будущей Пасхе к вам привезут в монастырь колокол, который вам ничего не будет стоить. Он дивно будет перевезен через Оку». Слова его исполнились, и колокол был привезен на Страстной неделе, когда уже тронулся лед. За пять дней до своей смерти о. Антоний пожелал собороваться и сам стоял во время таинства на ногах и подпевал клиросным монахиням. На другой день после соборования он приказал разбудить Лихутину рано и сказал ей: «Теперь еще рано, ангелуша моя, я боялся, чтобы ты не скушала что-нибудь сегодня. Ты не кушай, ведь ныне пятница Успения Божией Матери». «Я готова была исполнять его приказание за его молитвы, — пишет г-жа Лихутина, — и проговела. Отец Антоний заставил меня читать акафисты Иисусу, Богородице, великомученице Варваре, Николаю Чудотворцу, "Утолению печали" Божией Матери и кафизму в псалтыре. Потом велел мне перестать читать и стал говорить. Он давал мне духовные советы, предупреждал во всем меня и запретил мне танцевать. (Мне было 25 лет, и я очень любила танцевать.) "Верь! — сказал он мне. — Если ты будешь танцевать, то мы с тобой будем судиться в будущем". Я только спросила его, как же мне не учить танцевать детей? Он мне ответил: "Детей учи, а сама не танцуй!" По окончании нашего разговора о. Антоний призвал к себе моих детей, благословил их, сделал разные предсказания, а старшему сыну Ивану отдал свою железную шапку. Когда дети ушли и он остался со мной наедине, то сказал: "Послушай, последний день я говорю с тобой! Я просил Царицу Небесную, чтобы у меня за три дня до смерти отнялся язык. Теперь я все болтаю, а тогда стану лежать нем, как рыба. В день Успения Божией Матери будет мне решение, и я помру в третий колокол, как ударят ко всенощной в монастыре, и тогда ты вели выставить все рамы, а то тебе душно будет, моя матушка; народу много найдет глядеть на Антония-грошовника, как будет помирать он!" В эту минуту вошла к о. Антонию моя горничная Лукерья просить благословения идти на исповедь. Старец встал за нее на молитву. Тогда я сказала ему: "Вот, батюшка, ты за нее молишься, а я говею и намерена приобщиться в день Успения Божией Матери, а ты хочешь умереть в этот день! Кто же станет молиться за меня грешную?! Ты любишь меня меньше их!" Мне стало грустно, и я заплакала. Отец Антоний взял мою голову, положил к себе на грудь и произнес: "Вера, Вера! Если бы ты могла знать, как я люблю тебя! Теперь я молюсь бренным телом моим, а тогда пойду молиться за тебя ко Господу лицом к лицу!" Затем, обратясь к образу Спасителя, он продолжал: "Господи! Если ей назначена вечная мука, ты пошли меня, Царь Небесный, вместо нее!" Потом стал молиться за весь дом мой. По окончании молитвы он сказал мне: "Когда тебе будет скучно, матушка, то ты уйди в уголок и тяни голосок ко Господу; пой молитву: Молитву пролию ко Господу и Тому возвещу печаль мою и т. д.". Отец Антоний открыл мне, что он тайный схимонах, ему дано имя Арсений, был пострижен Курским преосвященным и отдал мне в руки мантию и схиму. Только он передал мне все это и я успела войти в свой дом, как прибежала за мной девушка Авдотья, которая прислуживала ему, по личному его выбору из всех людей моих, и сообщила, что батюшке дурно, он упал на постель и не может выговорить слова. Я же знала вперед, что будет, так как о. Антоний сам мне сказал. Вхожу к нему и вижу его лежащего безмолвно... Подхожу к нему и говорю: "Батюшка, вставай, помолимся!" Он сейчас же встал, но был бледен. Я его спросила: не послать ли за священником, чтобы его причастить? Он мне ответил на ухо: "Хорошо... скорей!" Так как его духовника не было в городе, ибо он уехал по благочинию, то послала за своим духовником, Иваном Осиповичем Смирновым, который у о. Антония никогда не был, потому что ему не верил. Теперь же, придя по обязанности исповедника, он думал, что ему придется получать вместо ответов знаки, и начал читать молитву пред исповедью, когда же окончил, мы вышли в сени. И что же? Батюшка ему все сказал про его собственную жизнь, болезнь, и что жена его и дети умрут, а дочери будут в монастыре. Он вышел к нам со слезами и после передал весь разговор свой с о. Антонием. Предсказания исполнились, ибо жена умерла, дочери поступили в Ардатовский Покровский монастырь, а сам он болел 8 месяцев ногами».