Джеймс Кугел - Как быть евреем

Ю.Л.М-да…

Д.Д.Ты о чем?

Ю.Л.Может, это, как вы говорите, и влияние моих коллег-филологов… Но мне кажется — вопреки, кстати, утверждениям иных современных литературных критиков, — что интерпретация все же не столь значима, как сам текст.

Д.Д.Хорошо, позволь мне дать тебе российский ответ на твою дилемму. В Тбилиси я просто сказал бы, что это наши традиции, и этого было бы достаточно. Ведь там, даже если что-то делалось или понималось определенным образом, никому и в голову не пришло бы что-то менять. Но в современной России вопрос лучше ставить иначе: чему служит Тора? Это путь жизни, путь служения Б-гу. И наши традиции восприятия Торы неотделимы от нашего образа жизни, и всегда были такими. Знаешь, есть поговорка: «Если не сломано, не чини». Это верно и для евреев: наши традиции — то, что составляет путь Торы. Они составляют основу нашей жизни и сердца.

Ю.Л.Но и грузинский, и российский ответы обходят главную тему: что есть истина? А вдруг я представлю вам свое объяснение — основанное на археологических данных, на знании древневавилонского языка или просто на здравом смысле, — которое более естественно, логично, чем предложенное мудрецами?

Д.Д.Ты так и не понял. Твой вопрос напоминает известную историю из Талмуда о рабби Элиэзере и круглой печи. Знаешь ее?

Ю.Л.Нет.

Д.Д.Так послушай. Однажды у наших мудрецов возник горячий спор о форме печи, которая отвечала бы законам чистоты (эти законы, между прочим, бывают крайне сложны и порождают интеллектуальные споры). Рабби Элиэзер, великий ученый, заявил, что определенной формы печь приемлема с точки зрения законов чистоты, но другие мудрецы с ним не согласились. В подобных дискуссиях действовал принцип, что побеждает точка зрения большинства, и этот принцип основан на стихе из Торы. Но Элиэзер энергично отстаивал свою точку зрения, приводя все более многочисленные и более убедительные аргументы, чем его оппоненты. Наконец, выйдя из себя, он воскликнул: «Если Алаха такая, как я сказал, пусть это подтвердит рожковое дерево». Тут же дерево оказалось вырвано с корнем и отброшено в сторону. Но это не убедило большинство. Тогда Элиэзер сказал: «Если Алаха такая, как я сказал, то пусть ручей это подтвердит». В тот же миг ручей потек в противоположную сторону. Потом накренились стены здания, угрожая обрушением, но мудрецы оставались непреклонны. Наконец, с неба раздался Б-жественный голос: «Что вы спорите с рабби Элиэзером, по мнению которого всегда устанавливается Алаха?» Но на это рабби Йеошуа ответил стихом из самой Торы: «Не на небе она (т. е. Тора)». Он имел в виду, что Тора, однажды дарованная с небес, теперь находится в руках наших мудрецов и наших традиций.

Ю.Л.А что произошло потом?

Д.Д.Что произошло? Решает большинство, вот что. В Талмуде рассказано: пророк Элияу впоследствии открылся рабби Натану и тот спросил его, а что думает Всевышний обо всем этом. По словам Элияу, Б-г сказал: «Мои сыны победили Меня». На самом деле эта история преподает нам урок, повествуя об авторитете наших мудрецов. Традиции, которые они унаследовали, и все, что уточняли и формулировали, составляют Устную Тору. Стих, процитированный рабби Йеошуа, «не на небе она» — весьма красноречив и недвусмысленно контрастирует с концепцией, о которой мы говорили вначале: Тора мин а-шамаим. Да, изначально Тора — Б-жественного происхождения и имеет потенциально безграничный смысл. Но она дана нашему народу, чтобы ее соблюдали. Смысл ее приходилось прояснять: поэтому истолкования Торы передавались от поколения к поколению, становясь все более подробными и конкретными. Так что выражение «не на небе Тора» определяет отношение устной традиции к письменному тексту: его значение, так сказать, уже не «повисает в воздухе».

Ю.Л.Иными словами, мудрецы большинством голосов могут отменить правильное толкование — даже если это толкование подтверждается чудесами!

Д.Д.Смотри-ка, твой взгляд изменился… Только что единственная «правильная» интерпретация вызывала у тебя протест — теперь же тебя беспокоит, что «правильная» интерпретация в данном конкретном случае не возобладала над другими.

Ю.Л.Меня беспокоит не это — именно в этом смысле здесь все в порядке. Но мне хотелось бы вернуться к тому, о чем мы говорили раньше, — к концепциям, фундаментальным для иудаизма. К тому, как Б-г действует в этом мире, — к концепциям наказания, воздаяния и прочему.

Д.Д.И в чем же вопрос?

Ю.Л.Не знаю… Скажите: наверное, трудно в наши дни рассуждать о таких материях?

Д.Д.По-моему, это было трудно всегда. То же самое касается и иудаизма времен Талмуда, и даже библейского периода. И все же мы стойко держимся своей веры по определенной причине: ведь в конечном счете мы не приспосабливаем Б-га к нашему видению внешнего мира, а формируем свое миропонимание в соответствии с Б-жественным видением. И эта идея лежит в основе всего.

Ю.Л.А почему вы считаете, что в талмудические времена возникали трудности?

Д.Д.Тому есть явные свидетельства. Возьмем тему, которую ты упомянул, — о награде и наказании. Конечно, наши мудрецы придерживались известной точки зрения: добрые дела вознаграждаются, а зло наказывается. Это верно. И все же они полагали, что сам процесс наказания и вознаграждения непостижим для человеческого разумения. К примеру, мудрецы указывали, что в Торе редко говорится, какой именно награды удостаивается человек за соблюдение той или иной мицвы: нам просто нужно служить Б-гу и соблюдать мицвот, потому что мы обязаны это делать, ибо мицвот — наша жизнь. Читая в Торе о награде, мудрецы порой видели в этом указание на тайну самой идеи воздаяния, в соответствии со стихом: «Как велико благо Твое, которое скрываешь Ты для боящихся Тебя» (то есть скрываешь от обычного созерцания). Например, Тора обещает одну и ту же награду, «долготу дней твоих», за исполнение двух различных мицвот — заповеди о почитании отца и матери и мицвы шилуах а-кен.

Ю.Л.О второй заповеди я не знаю.

Д.Д.В Торе сказано, что, если кто-то встретит по пути гнездо птицы, он не вправе забрать яйца или птенцов вместе с птицей-матерью. Мать трогать нельзя. Для наших мудрецов это не просто важный пример милосердия, но также иллюстрация того, что награда за соблюдение мицвот не соответствует ни одной схеме, какую способен придумать человек. В конце концов, что может быть проще, чем исполнить такую заповедь? С другой стороны, есть ли мицва более трудная, чем требование почитать отца и мать: ведь она предполагает не только личную самоотверженность (например, поддерживать престарелых родителей), но может создать для человека трудную ситуацию, когда ему придется отказаться от своих убеждений и соображений, отвергнуть их. Тем не менее одна и та же награда ожидает исполнивших обе эти мицвот. Словно нам задают вопрос: кто способен измерить награду за добро?