В. Малягин - О жизни и чудесах Блаженной Матроны. Акафист

Ни одно слово Матушки не пропадало. В 1943 году как-то мне Матушка сказала: «В доме надо иметь одну комнату на восток, в комнате стол – престол Божий, для молитв, есть и пить на нем нельзя». Я пропустила эти слова мимо ушей, так как у нас не было ни комнаты на восток, ни своего дома. И вот прошло сорок шесть лет, и исполнились ее слова. В 1988 году у нас сгорел в деревне дом. Мы с братом, старики за семьдесят, не хотели строиться, но брат увидел во сне умершего блаженного Митрофания, который вошел в комнату и строго сказал: «Строиться, строиться и строиться!» Дом нам строил Сам Господь, так как тогда не было строительных материалов и все было очень трудно. Стройка пошла как по маслу; все шло в руки, и дом из бревен поставлен. И вот летом умерла одна монахиня девяноста трех лет. Нам отдали ее стол, и брат привез его в новый дом. И что же? Вскоре, по приезде в Москву, мне как-то священник отец Александр на исповеди сказал: «Берегите стол, который попал к вам от матушки Марии, он особенный. Умирая, она просила меня лично его сохранить. Этот стол – престол Божий, на котором в первые годы после революции совершалось Таинство Евхаристии, служили епископы и сам Патриарх Тихон, великие люди Церкви нашей, на нем есть и пить нельзя». А в доме у нас одна комната выходит на восток!

Говорила: «Умру, ставьте на канун за меня свечки, самые дешевые, ходите ко мне на могилку. Все поверяйте мне, а я буду вам подсказывать, что вам делать и как поступать. Наступает время прелести, не ищите никого, иначе обманетесь».

У меня была школьная подруга. Она не была мне приятна, но она как прилипла ко мне. Я старалась сделать ее верующей, и она стала каждый день посещать храм, рядом с ее домом. Однажды Митрофаний, который тогда у нас жил, и говорит: «А что, Галя ходит в храм?» Я: «Да». А он: «Какое это хождение – ходит и только облизывает иконы! Она хуже татарина и жида». Я возмутилась, говорю: «Матушка, Галя стала верующая!» А она мне: «Какая она верующая!» Я все свое доказываю, а Матушка: «Ну ладно, ладно, поживем – увидим». И что же? Галя была секретным сотрудником НКВД. Она оказалась для меня роковым человеком. Следователь, полковник Гарбузов, говорил мне: «Если бы не Г-кая, вы бы здесь не были».

Меня арестовали 6 января 1950 года. Обвинили по пятьдесят восьмой статье – «церковно-монархическая группа». Тяжко было, надо было отстаивать невинные души. Дело было огромное. На допросах я часто опережала следователя, и мои ответы нередко ставили его в тупик. Я называла документы, дела, которые лежали у него на столе! Он был вынужден приглашать других следователей для присутствия на допросах. Спрашивал у Кати, не занимаюсь ли я гипнозом и магией. (С Катей мы сидели в одно время, только в разных камерах.)

Матушка, переехав к нам, исповедовалась всегда у священника отца Димитрия из храма на Красной Пресне. Этот священник часто бывал у нас. Пелагея однажды и говорит: «Ты знаешь, кто он? Другого пригласи!» Матушка ответила: «Нельзя мне, так надо».

Много чудес было на следствии. Матушка невидимо отклоняла обвинения. Ко мне был приглашен гипнотизер, и один протокол я подписала под его воздействием. Страшно вспомнить. Он все время требовал смотреть ему в глаза и повторял: «Вы виновны, вы виновны!» Я чувствовала, что падаю в бездну, и какую-то огромную вину. Когда меня вызвали подписать копию протокола, я себе не поверила – ложь на брата, только что вернувшегося с войны, и многое другое. Я зачеркнула свою подпись. Понимала, что это опять может повториться. Молилась, просила помощи и вдруг вспомнила: против гипноза надо читать псалом 90-й «Живый в помощи Вышняго…» В камере нашлась женщина, которая знала этот псалом наизусть, и целый день я его запоминала. Ночью опять меня вызвали, опять тот же человек требовал смотреть ему в глаза. Я без страха смотрела и читала псалом. Гипнотизер вышел из себя, кричал, так что вены от напряжения вздулись на лице и руках, клал мне руки на плечи. Наконец, весь в поту, повалился на кожаный диван и сказал: «Я ничего с ней сделать не могу».

После тяжелейшего допроса я оказалась лежащей на полу в кабинете следователя… Сознание возвращалось медленно, в веках чугунная тяжесть, до слуха еле-еле доносились звуки. Видимо, был вызван врач – я ощущала на голове добрую руку и услышала слова: «Что вы с нею сделали?» Наверное, мне был сделан укол. Меня посадили на стул. Потом два солдата волокли меня, взяв под руки, по коридору, как сноп соломы. «Так тебе и надо, контре!» Бросили меня в камеру-одиночку поперек железной кровати, голова свесилась вниз, и ушли. У меня не было сил пошевелиться, кровь прилила к голове, а поднять ее на кровать не могу. Только одна мольба в сознании: «Помоги, помоги, Господи!» И тогда я услышала строгий голос: «Помни, Бог поруган никогда не бывает. Милость Божия всегда пребывает с человеком, молитва за Богом никогда не пропадает». С трудом я все-таки подняла голову на край кровати и забылась. Сколько я тогда так пролежала, не помню. И после много страшного мне пришлось пережить в тюрьме и в лагере. Я твердо верю, что только по молитвам Матушки осталась жива.

После моего ареста Матушка прожила всего два года – сгорела, помогая нам. Мы с Катей понимали, что́ могло ожидать Матушку. Я молилась: «Пусть с нами, только не с Матушкой».

В войну у нас проживал блаженный Митрофаний, и после войны он гостил часто у нас. Перед моим заключением его арестовали в Вязьме, дали двадцать пять лет. Также и это усугубило дело.

Мама написала мне в лагерь последние слова Матушки, обращенные ко мне: «Пусть она ничего не боится, как бы ни было страшно. Она в воде не потонет и в огне не сгорит, пусть знает это и живет, как малое дитя, – возят дитя в саночках, и нет никакой заботы – Господь все Сам управит!»

Матушка была человеком, и ей не были чужды наши страхи. Перед смертью пришел ее исповедовать отец Димитрий, и она очень волновалась, правильно ли сложила ножки и ручки. Отец Димитрий говорит: «Матушка, да неужели и вы боитесь смерти?» – «Боюсь».

После смерти Матушка многим помогала. Явилась моему будущему мужу, который также сидел в лагере, и сказала, что она мать Матрона. В руках у нее была чашка чая. Она поставила ее на тумбочку, сказав: «Давай выпьем вместе чаю; ты Зину еще увидишь, а меня больше никогда». После этого сна меня вскоре отправили на этап в тундру, и след мой был потерян на полтора года. Таким образом она успокоила моего будущего мужа, а у него самого был срок двадцать пять лет. (Он был сыном священника, погибшего в лагере.) В 1955 году меня реабилитировали, и я осталась в Магадане помогать мужу, потом ему сократили срок до десяти лет, и он вышел на свободу, но с «волчьим» паспортом – с предписанием пожизненно жить на Севере. Мы подали на пересмотр дела. Прошел год, а ответа нет и нет. И вот я вижу сон: Матушка облачается в мундир генеральский, царских времен, с аксельбантами, лентой полосатой через плечо и прикрепляет на грудь множество значков, а я спрашиваю: «Матушка, что это такое?» Она отвечает: «Это регалии – мои заслуги перед Богом». Я спрашиваю: «А куда же вы так одеваетесь?» А она недовольно: «Куда-куда – к Самому Богу Саваофу на поклон, ведь до сих пор по делу Ростислава нет ответа!» Я: «Матушка, неужели вы и там о нас заботитесь?» А она: «А куда вас денешь-то!»