Юлия Посашко - Монахи. О выборе и о свободе

Уровень отношений духовного отца и чада трудно оценить или с чем-то сравнить. К сожалению, редко вижусь с батюшкой, он в Крылатском, далеко, но я знаю, что он молится, и это мне дает силы жить. Сколько раз было так, что благодаря его молитвам оставалась живой!.. Благодарю Бога, что Он послал мне такого батюшку. Хорошо запомнила одну из его проповедей (а они у него все особенные, такие, каких я больше ни у кого не слышала), когда он говорил о том, чтобы нести свой крест. Отец Георгий сказал – и мне это легло на душу и запомнилось, – что надо стараться понимать себя самого, со всеми своими дарами, со всеми своими немощами. Надо разумно относиться к себе самому… и к ношению своего креста. Он, конечно, необыкновенный человек и священник чудесный.

Роль как свидетельство

– Отец Георгий не советовал вам бросить актерскую профессию?

– Нет. Более того, когда я сказала, что больше не могу сниматься в кино, он ответил: «Ты должна работать и должна сниматься. Только снимайся в фильмах, которые не хулят Церковь, не хулят Бога, а хорошо, если бы еще и прославляли».

– А ведь у Церкви непростое отношение к этой профессии. Насколько я знаю, актеров даже в свое время хоронили за церковной оградой?

– Мне кажется, это несколько грубое и внешнее мнение. Не актеров хоронили за церковной оградой, а балаганщиков, пересмешников, насмехавшихся над священниками, глумившихся над Церковью. Актеры, начиная с Федора Волкова, который начал еще при Елизавете ставить религиозные мистерии, были очень почитаемы народом. И более того, русские артисты, как правило, были людьми глубоко верующими: Ермолова и Комиссаржевская, например, были прекрасными христианками. И благодаря Станиславскому, который был верующим человеком, у нас и развилась прекрасная театральная культура. Он не дал прерваться этой живой цепочке, что тянется с золотого XIX века. Сейчас театральная культура, увы, находится в плачевном состоянии… Ведь играешь роль не ради себя, а ради служения, ради своего рода исповеди, ради важного свидетельства. Мне отец Георгий говорил, что снимаясь в кино можно свидетельствовать о другом, о другой жизни. Роль может стать свидетельством. Каждый человек, особенно творческий, должен своим творчеством говорить о Боге, а не о себе. О себе ролью говорить – неприлично и стыдно.

– С тех пор как вы это поняли, вашей задачей стало именно такое свидетельство?

– Для начала мне нужно было понять, что я, собственно, несу в себе. Какой сигнал даю миру? О чем свидетельствую – о добре или о зле? Когда исполняла ту или иную роль, я старалась проникнуть в суть, в характер и причинно-следственную связь, понять: почему человек поступает так или иначе? И здесь было уже не до чувствования, надо было четко, почти математически верно понять поступки человека, чтобы его оправдать для себя. Если хотите, это была такая школа психологического погружения. Во ВГИКе у меня был хороший учитель – Борис Андреевич Бабочкин, который учил особому отношению к русскому слову.

– И тем не менее вас что-то начало смущать в профессии?

– Да, мне стало стыдно быть на виду. Естественно, в молодом возрасте все красивые, и естественно, обладая каким-то человеческим, женским обаянием, я могла воздействовать на тех людей, которые смотрели фильмы. Против совести я, конечно, не шла, но быть невольным искушением для кого-то – это грех, за который мне и надо было расплатиться по полной программе. Желание нравиться, с мирской точки зрения совершенно невинное, все же грешно. Из-за этого довольно много было эмоциональных переживаний: мне хотелось, предположим, играть какую-то роль, а ее давали другой актрисе. А потом все эти иллюзии, мечтания отошли, и мне кажется, это случилось благодаря самой профессии.

– То есть актерское ремесло на вас положительно повлияло?

– В этом плане – да. Бывает так, что актерская профессия заводит в мечтательность, а со мной случилось обратное. Впрочем не хочу говорить много об актерской профессии, хотя и не отрекаюсь от нее.

Совсем недавно вновь открыла для себя стихотворение А. С. Пушкина «Воспоминание». И меня поразила глубина покаяния в стихотворении.

Представляете, если бы каждый человек мог так чувствовать!

– Получается, что к пониманию необходимости такого покаяния вы подошли благодаря актерской профессии?

– Нет, вовсе нет. Вы не связывайте меня с моей профессией. Понимаете, я не могу сказать, что вся моя жизнь вне профессии была бы бедна или менее интересна, чем в тот период, когда я играла в кино. Она шла своим чередом и всякий раз мне подавались знаки, что есть иная жизнь, что она где-то рядом, что ее необходимо как-то уловить.

Вдохнуть весь мир

– Многие, наверное, вам завидовали: красавице-актрисе, у которой, кажется, все есть – и интереснейшая и весьма успешная актерская работа, и семья… Впрочем это внешнее. А что было внутри?

– Завидовали? Не знаю. Но какой бы благополучной ни казалась жизнь того или иного человека, кто может знать о его душе? Кто может в нее проникнуть? Зависть – это пустота, напрасное и, главное, губительное чувство. Не надо ни на кого смотреть, кто, как и что. Гляди на себя изнутри: кто ты, где ты? Меня один пьяненький остановил однажды на улице: «Матушка, – говорит, – ты знаешь, что самое страшное?» Я спрашиваю: «Что?» Он говорит: «Когда потеряешь себя. – и потом с невыразимой болью продолжил: – Я себя потерял.»

– Вы познали оба пути – и семейный, и монашеский. Можно ли как-то их сравнивать, говорить, что какой-то сложнее или проще?

– При венчании и при постриге хор поет примерно то же. Если бы я никогда не была в браке, то я могла бы, может быть, рассуждать как-то более отвлеченно. Иночество больше брака, несравненно выше брака. Человек идет в монастырь и обретает свободу – свободу в Боге. Это ощущение, когда ты вдыхаешь весь мир. Брак – это взаимное отречение от свободы. Очень редко, когда человек рядом с тобой понимает необходимость дать ощущение свободы, воздуха, когда он не угнетает и не приземляет тебя, а понимает твои духовные нужды и потребности.