Александр Мень - Почему нам трудно поверить в Бога?

Как Вы относитесь к часто повторяемой фразе: «Религия — опиум для народа»? Под опиумом имеется в виду обезболивающее? Или в этой фразе есть что-то другое?

O. АЛЕКСАНДР: Фраза, которую эксплуатировали безжалостно и недостойно, начиналась так: религия есть «вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, религия есть опиум народа». Значит, Маркс считал, что мир устроен ужасно и отвратительно. Констатация этого факта говорит о том, что он исходил не из материалистического мировоззрения, а из какой-то другой шкалы ценностей. Для материализма, для механицизма ничего ужасного нет: то ли акула тебя съела, то ли ты акулу съел — все одинаково хороши. А у Маркса от его христианского воспитания сохранилось понятие о том, что такое добро и что такое зло, поэтому он говорил, что тварь угнетена и мир находится в состоянии отчуждения. Он думал, что все это решается на социальном уровне. Поэтому все, что с его точки зрения мешало радикально встряхнуть, изменить действительность и потом совершить прыжок в царство свободы, представлялось ему враждебным.

В то время церковные организации большинства стран в силу исторических причин часто поддерживали наиболее застойные режимы, например монархию. Всевозможные революционные брожения, которые часто вызывали тяжелые эксцессы, не встречали поддержки у большинства руководителей Церквей, хотя были и такие, которые это приветствовали. Поэтому для Маркса это отрицание было отрицанием политическим. Он говорил: угнетенная тварь стонет, и поэтому мир должен себя утешить какой-то грезой, чтобы обезболить свое состояние, — в результате рождается религия. (Вы правильно сказали, что это анестетический момент.) И когда теперь говорят «опиум для народа» — значит, кто-то сидит и раздает этот опиум; на самом деле по смыслу этой фразы народ сам себе дает его. Как мы, христиане, относимся к этому знаменитому пассажу? Мы относимся к нему вполне серьезно, но, правда, совершенно с других позиций. Мы рассматриваем эти слова как грозное предостережение для нас самих, указывающее, что человек может превратить свою веру в источник силы, действия, источник динамизма — может превратить в некую тихую заводь. «Блажен, кто верует, — говорит герой Грибоедова, — тепло ему на свете». Значит, блаженство веры — это находиться в такой теплоте, вроде как на печке лежать. Свойственно это людям? Да, конечно, свойственно!

Я знаю одного человека, который находился в каких-то исканиях, борениях, занимался какими-то философскими изысканиями, а потом, когда стал православным, сказал: у меня теперь нет проблем, я уже определился, все; и пошел он в Данилов монастырь, таскает там кирпичи вместе с работягами, и ему «тепло на свете». Конечно, это опиум. Это типичный опиум!

Я не осуждаю этих людей, я просто понимаю, что им тяжело жить, они плохо адаптируются и используют все, что только возможно, чтобы как-то себе помочь и приспособиться к этой жизни. Это люди с затрудненными социальными связями, и пусть они греются там где-то на задворках, но это никогда не может быть профилирующим в христианстве. Это всегда как бы «богадельня» Церкви, подобно монастырям.

В монастыри шли люди, которые действительно искали подвига, духовного видения, возрастания духа; они от многого отказывались, принося в жертву все: семью, собственность, — это действительно были герои. Но сколько до революции попадало в монастырь людей, просто уставших от жизни; туда часто отправляли людей несостоявшихся. Это тоже было неплохо. Кстати, об этом пишет один из современных публицистов: монастыри всегда были как бы прибежищем для женщин с неустроенной судьбой, для мужчин, которых преследовали враги.

Нужны были такие «богадельни»? Да, нужны. Другого не было места; они там вышивали, молились, писали иконы, кто мог, занимался благотворительностью, помогал людям в тяжелые годы. И это было хорошо. Но это не значит, что вся Церковь — это монастырь для таких вот людей, которые сидят там себе тихо и прячутся от житейских невзгод.

Ленин не только возвел беззаконие, насилие, произвол в принцип государственной политики, но объявил тотальную войну религии, и его утверждения, которые Вы цитируете в статье «Религия и культ личности», были лишь обманом масс.

O. АЛЕКСАНДР: Вы знаете, Ленин был прав! Прав был! Я хочу посмотреть в корень. Ему принадлежит фраза: в мире нет ничего, кроме материи и энергии, и она движется во времени и пространстве. Я не ручаюсь за полную точность цитаты, но суть ее такова. Если это так, если нет ничего, кроме пространства и материи, то, друзья мои, о какой справедливости, о какой этике можно говорить?! Делай что хочешь. Ты все равно движешься во времени и пространстве. Вы понимаете, в чем корень? Он был прав! Был прав, но не потому, что он выдающийся государственный деятель — в истории он останется навсегда, — но потому, что исходил из материалистической доктрины, которая лишала его мысль этических оснований. Что значит «беззаконие»? Для этого надо понимать, что закон есть что-то высшее. Если этого высшего нет, «если, — как говорит герой Достоевского, — Бога нет, то все позволено».

Поэтому я обвиняю вовсе не его, а ту доктрину, которую он получил в наследие от шестидесятников, материалистов, этих Базаровых! Понимаете? Преемственность была. Почитайте стихи Алексея Константиновича Толстого! Возьмите стихи «Пантелей-целитель» или стихотворение «Баллада с тенденцией» — там уже все есть. Значит, он не придумывал все это.

Бердяев утверждал, что царство культуры есть царство объективации, ее ждет Страшный суд. Бубер, напротив, доказал возможность Божественного Откровения в культуре, например у Гете, не только у пророков. Ваше отношение к проблеме «религия и культура»? Возможно ли Откровение в культуре? Не противоречит ли это христианской точке зрения?

O. АЛЕКСАНДР: Здесь сразу сто вопросов в одном. Я должен сказать, что всякая культура рождается из веры, из понимания, вернее, из чувства, из ви%дения человеком мира высшего — Бога. И если вы посмотрите на произведения культуры, то вы заметите, что они точно отражают верования…

Возьмите египетские пирамиды: как прекрасно там передана вера в незыблемость, в вечность. Возьмите пышные дворцы Версаля, представление о которых вы можете иметь по нашим усадьбам, например Кусково, — это уже совершенно другое мировоззрение. Мировоззрение человека, его чувство реальности — оно порождает всю культуру в целом. Поэтому здесь есть глубокая связь.

Что касается Бердяева (вопрос немножко сложный), он считал, что в культуре этот живой корень понемножку как бы коснеет. И это так и есть. Но потом, если корень живой, он порождает новые формы. И поэтому здесь взгляды Бердяева и Мартина Бубера [56] Мартин Бубер (1878-1965), еврейский религиозный философ и писатель на самом деле значительно ближе, чем мы думаем. Действительно, когда подорваны корни веры, начинает разрушаться и культура. Мы это прекрасно знаем на примере цивилизации XX века. В нашем веке, когда создается так много ложной мифологии, она рушится, и образуется вакуум, культура (в том числе искусство и поэзия) терпит жестокий урон и переживает кризис. Так что культура есть язык веры, форма, в которой вера выражается.