Ольга Гусакова - Хранители веры. О жизни Церкви в советское время

– Наталия Константиновна, как дальше сложилась ваша жизнь? Вы вышли замуж?

– Да. Мое знакомство с будущим мужем связано с событиями кончины моего отца. В последний год жизни папа очень тяжело болел, потребовалось хирургическое вмешательство. Операцию сделали только половинную, потому что испугались за сердце. Соответственно, папа служить уже не мог. И, конечно, страшно страдал, потому что для священника лишение службы – это беда. В этот последний год мама возила его на такси в храм Мученика Трифона (Знаменский) на Рижской. Там служил отец Александр Ветелев [80] – нежнейшей, тончайшей души человек и чудный батюшка. Он был преподавателем, профессором Московской духовной академии, у которого отец и заканчивал Академию и с которым дружил. Это его последний духовник. Папа ездил туда на службу и стоял в алтаре, а мама, естественно, находилась в храме. И вот тут она познакомилась с неким Георгием Валентиновичем, который папу знал, когда-то у него исповедовался. Георгий Валентинович к маме подходил, чтоб узнать о здоровье отца. И мама иногда говорила нам, возвращаясь из того храма: «Какой хороший человек, оказывается, знаком с папой, вот он иногда ко мне подходит, разговаривает, думает, как нам помочь. Такой благородный, такой хороший человек». Ну, один раз сказала, другой раз сказала… Мы особого внимания не обращали – мало ли хороших людей на свете! А потом в какой-то момент она сказала, что Георгий Валентинович обещал к нам в воскресенье зайти на обед. Георгий Валентинович же в нашем представлении был почтенный джентльмен лет от шестидесяти и выше. Между тем появился стройный, красивый человек неопределенного возраста. А было ему тогда лет тридцать семь – тридцать восемь. Он и представился Георгием Валентиновичем, а мы с Мусей, конечно, Наташа и Маша. Художники, они такие – до седых волос бывают «Наташами» и «Машами». Потом он к нам некоторое время приходил. Как-то мама ему сказала: «Хороший вы человек. Вам бы жену хорошую. Только я не про своих девчонок – это случай безнадежный». Она совершенно искренне это говорила, потому что мы с сестрой вечно носы воротили, все нам было «не то». А он ответил: «Я не могу жениться. Я женат». Но там его попросили удалиться, и он очень страдал по этому поводу. Ну, дальше все пошло очень спокойно, он какое-то время просто по-дружески приходил.

А папе становилось все хуже и хуже. Незадолго до смерти папа мне сказал: «Я чувствую себя виноватым в том, что не подтолкнул тебя к замужеству. Но я считал, что страшно одиночество, а ты не одинока – у тебя есть сестра». На что я ответила: «А я всегда мечтала о старшем брате». И последним желанием папы было именно мое замужество. Уверена, что и сложилось оно по папиной молитве: первая жена Георгия вышла замуж и раскрепостила его.

Вскоре умер папа. Я хорошо помню его кончину: мы пришли утром, предстали все перед ним. Постояли, я вижу, что он совсем плохо себя чувствует, очень плохо дышит, говорю: «Папа, ты нас прости». Он кивнул. Я говорю: «Папа, ты нас благослови». Он поднял руку. Надо было видеть, как он ее поднимал – с величайшим усилием, но поднял и всех нас вместе благословил. И уплыл. Я такой торжественной смерти никогда не видела. Я видела несколько смертей, но такой торжественной – нет – он уплыл в вечность. Иначе сказать невозможно. Это было так, что даже плакать не пришлось, потому что человек получил наконец освобождение.

В день папиной смерти в нашем доме после некоторого перерыва вновь появился Георгий, предложил свою помощь. А вскоре мы поженились.

– Ваш супруг также был глубоко верующим человеком?

– Как выяснилось через некоторое время после знакомства, Юра, Георгий Валентинович Проферансов, был внучатым племянником священномученика Владимира Проферансова – того самого, который служил вместе с моим дедом, отцом Василием Смирновым.

Юра был прихожанином храма Ильи Обыденного. И венчали нас там. По знакомству, конечно: Юра был офицером, поэтому венчаться открыто было сложно. Отец у него комбриг, был разжалован и отправлен в ссылку абсолютно ни за что – еще до войны. Его отец был настоящий, совершенно советский человек, хороший, простой, ясный такой – «классический» советский офицер. Юра же не был «классическим» офицером. Его дед был полковником Генштаба царской армии. С ним ничего не сделали в советские времена, и он таким маленьким старичком доживал свой век. До семи лет, пока отец был в ссылке, Юру нянчил дед. И я думаю, Юрина выправка, благородство, удивительная какая-то тактичность, то, что современным офицерам не больно-то свойственно, – это у него от деда.

Когда Юра окончил педагогический институт и оканчивал музыкальное училище, его призвали в армию. И долго решали, куда его отправить. Он был очень талантливый музыкант и художник. Военные же, которые его призвали, знали его происхождение: отец был в ссылке, дядя – министр (родной брат отца), другой дядя – полковник Генштаба, уже современного. Что с ним делать? И они ему предложили пойти в авиационное училище. Он согласился, потому как на самом деле выбора не было. Он пошел, хотя это было «не его». Но и там он отлично себя проявил.

Послали его на Дальний Восток. Потом он поступил в Военно-воздушную академию. Работал в ЦАГИ, в том самом месте, где моя мама сторожила самолеты во время войны, и где папа тоже одно время работал. И вот там же Юра был старшим военпредом. Потом ему предложили повышение, сказав примерно так: «Нам нужен главный военпред, начальник над всеми московскими военпредами. Но для этого тебя нужно в чин полковника возвести, а мы не можем, потому что ты никак в партию не вступишь. Вступай в партию! Перестань обижаться». Думали, что он обижается на то, что отца посадили. А он за отца не обижался, он просто был верующим человеком, потому в партию вступить не мог. Вот он пришел домой и сказал: «Я стукнулся о потолок».

Юра раком болел, тяжело болел и очень мужественно. Такого мужественного во всех отношениях человека я больше не знаю. Жили мы с ним всего двенадцать лет. Это был короткий срок, но многого стоящий.

Вообще, конечно, Господь удивительно милостив. Сколько драгоценных судеб и людей видывала – и батюшек, и мирян. Какие священники встречались! Даже мимоходом. Удивительные!

– Наталия Константиновна, расскажите, пожалуйста, про вашу сестру.

– Машечка с детства была очень самостоятельная, умненькая, даже остроумная. В то же время – добрая. Когда я получила первую пятерку (сначала у меня были тройки), то Машечка ликовала больше меня. Любовь была у нее редкостная. Такая же, как у папы и мамы, – у них обоих была любовь, которую запоминали люди навсегда.

Сестра удивительным была человеком, трудно переживающим современность и ее нравы. Тем не менее школу она окончила, поступила в институт. Училась прекрасно. Но вот ей досталось в советское время… Ее очень любила директриса, и все любили. Не любить ее было невозможно. Но учительница истории считала, что поповна иметь пятерку по ее предмету никаким образом не может. И когда весь класс кричал, что у нее же все безупречно, учительница говорила: «Нет, она пропустила то-то и то-то». Машечка очень боялась истории. И когда она поступала в Строгановку, все сдала на пятерки, а последним экзаменом была история. Я ее провожала туда, Машечка шла, явно дрожа, и, когда я поглядела в щелочку, она была вся в красных пятнах. Она просто слова не могла вымолвить. Ей поставили двойку. Однако на следующий год она благополучно поступила. В итоге Маша окончила Строгановку, совершенно подорвав здоровье. А в это время как раз папа заболел. И это была милость Божия, что у меня получилось устроить ее к себе на работу.