Ольга Гусакова - Хранители веры. О жизни Церкви в советское время

– Нужно было отчитываться по количеству крещений, венчаний перед советскими уполномоченными?

– В Переделкине, где я служил вначале полтора года, крестил открыто всех. Хотя бы в резиденции Патриарха это было официально, как полагается, свободно. Там креститься шло столько народу! Были дни, когда я в воскресенье крестил по семьдесят человек! Потому что никуда не подавали списки. И народ быстро узнал об этом.

А потом, когда меня перевели сюда уже, в Отрадное, вроде как кинулись за мной. И сюда приезжали студенты и преподаватели некоторых институтов, например, отец Тихон (Шевкунов) [29] , будучи студентом, ходил сюда к нам. Из ВГИКа были многие студенты, там преподавал Николай Николаевич Третьяков [30] (скончался несколько лет назад). Он многих сюда приводил креститься, венчаться.

– Вам как-то удавалось избегать этих требований властей по отчетности?

– Я просто потихонечку все делал. Рисковал, конечно. Уполномоченный как-то вызывал меня и матом на меня ругался. Ну, культура такая у них.

У меня была особенная стезя. Я такого никогда не мог даже представить себе заранее. Когда я служил в Переделкине, однажды принимал группу членов правительства. В ее составе был Юрий Владимирович Андропов [31] , председатель Комитета госбезопасности. Этого было достаточно. Как сказал сопровождавший товарищ, он был очень доволен, и меня после этого никто не трогал.

– Это в начале вашего пути произошло?

– Да. Потом ко мне пришел как-то один товарищ, мы с ним беседовали. Я говорю: «Вы знаете, у меня к вам лично отношение доброе, но вы человек подначальный. Вам скажут, и вы должны выполнять приказ. Будете, как в 1937 году поступать? Ну что ж, это дело ваше. А я все равно – на своем месте». Потом, когда еще один попытался молодой человек… Он мне надоел. И я ему в конце концов сказал: «Я с Юрием Владимировичем встречался». Больше вопросов не было. Он, конечно, не мог больше ничего сказать, ему же не докладывали, он мог предполагать обо мне что угодно, может, у меня ранг какой-то есть. Я никакого отношения не имел, конечно, к этому, но был совершенно спокоен – Господь как-то так поставил, что оградил меня.

– Вы только с этим случаем посещения Андроповым связываете свое спокойствие?

– Нет, я думаю, что важна твердость. Нормальные люди и там, в органах, уважали то же самое – твердость. Еще они предлагали мне: «Вы будете на международном уровне защищать Православие». Я говорю: «У вас же есть уже кадры для этого?» «Нет, – говорят, – это все не то». Я отвечаю им: «Потому я и то, что я не то!»

– То есть нужно просто оставаться собой – и пройдешь сквозь это все?

– Совершенно верно. Как люди прошли войну, в разных переделках были, а пуля их не тронула? И тут – никто ничего не может вам навязать, если вы прямо и спокойно говорите. Когда я стал священником, меня вызвали. Я же офицер запаса, а я написал, что я офицер и сменил род трудовой деятельности, а нужно было написать: «Офицер запаса». Разговариваем, и они: «Что это вы такое вот?» Тогда я еще не встречался с Юрием Владимировичем. Я уточняю: «Да, что такое, собственно?» – «Как же? Вас государство учило!» – «Я три года отработал по распределению, потом еще пять лет в Москве инженером, мы в расчете». – «Ну, вы зачем изменили?» – «А что такое?» – «Ну, вот вы инженер, а стали священником!» Я говорю: «Простите, Ирина Архипова, солистка Большого театра, по-моему, архитектором была. Борис Романович Гмыря, тоже народный артист, был строительным инженером». – «Ну что же? Они-то в артисты ушли, а вы в Церковь!» Я говорю: «А у нас свобода, по-моему». «Свобода?» – «Да». – «О чем тогда речь?» Так было… интересно.

– Батюшка, а как вы к отцу Николаю Гурьянову [32] попали? Расскажите о нем немного.

– Через знакомых женщин-прихожанок. Они к нему ездили, помогали там и мне про него рассказывали. Это было лет двадцать назад. Батюшка уже не служил, на покое был. Приехал, а меня матушка-келейница просит: «Батюшка давно не причащался. Причастите его?» Я: «Хорошо». А отец Николай и говорит: «Я не хочу причащаться». Ну, я так отреагировал: «Не будет? Ну, что же теперь делать? Значит, так». Но конечно, потом он причастился. Просто старец и так знает, причащаться ему или нет, не нужно старцам указывать, их не положено учить. Ну, я и ответил: «Хорошо».

Потом второй раз я приехал. Он меня спрашивает: «А ты что не причащаешься?» Я стал с ним вместе причащаться, как приезжал, мы причащались. И так как-то получилось, что я стал ездить все чаще и чаще, батюшка с любовью принимал меня. А как-то слышу, он говорит: «Наш батюшка приехал». Очень утешительно так. Это мне особая милость Божия в жизни была, что пришлось с таким человеком общаться. Быть с ним – это утешение.

– А что вас в этой личности притягивало?

– Что? Любовь, простота, святость, конечно. Чувствуется, святой человек. Совершенное беззлобие. Удивительное от него осталось в памяти… Это невозможно даже передать, я пытаюсь произносить, но это никак не произнесешь. Я как-то стал рассказывать ему про католиков, что они постятся только два раза в году – в Чистый понедельник и в Великую Пятницу. Кто благочестивый, полдня не ест мяса. И у них ксендзы выезжают с престолом на пляж и совершают там мессу. На европейском пляже литургию совершают!!! Для нас это что-то совсем невероятное! Батюшка послушал, а потом так тихо сказал: «Ну, может, не стоило бы этого делать…» Таким тихим тоном, без осуждения, без возмущения.

– Может быть, с сожалением просто, да?

– Да. Я не могу даже передать, как это было сказано, каким тоном. Такой у него был дух мира удивительный. И еще любвеобильность ко всему, что тебя окружает.

– Отец Валериан, вы всю жизнь в Церкви. Как вы оцениваете жизнь верующих людей в двадцатом веке? Чем она принципиально отличалась от современной?

– Разница большая. Потому что в те времена человек шел в Церковь серьезно. Это могло ему грозить всякими осложнениями. А сейчас верующим ничего не грозит, это даже престижно. Я могу мысленно представить, как до Миланского эдикта [33] приходили к христианам язычники. Тогда шли люди более осознанно, более серьезно, более ответственно. В советские времена была угроза если не жизни, то благополучию на сто процентов. Но все равно люди крестились, крестили детей, венчались. Приходили ко мне даже разные высокопоставленные особы – член Верховного Совета СССР, член ЦК профсоюзов, глава идеологического отдела «Литературной газеты», сын начальника Генштаба… Много таких случаев было. Они крестились сами, крестили своих детей, венчались. Частью были сознательно верующими, причащались, соборовались, некоторых я отпевал. И в больницы я к ним приходил исповедовать и причащать. Для них это был большой риск.