Александр Петров - Дочь генерала

Видя отцовские переживания, Наташа пыталась как могла успокоить его. Издавна привыкла она к одиноким вечерам с книгой в руках. Вела она также дневник, которому доверяла сердечные секреты. Долгими зимними вечерами она часами сидела с опущенной на колени книгой, думала о чем-то своем, мечтала… То легкая тень печали опускалась на ее лицо, то вдруг улыбка озаряла рассеянным светом. Когда отец томился, дочь садилась рядом, что-нибудь рассказывала про школу или что-либо из прочитанного. И всё — в дом приходил мир и покой. Девушка носила в сердце такой немыслимый запас чистоты и настолько светло воспринимала самые разные события, что отец понимал: она не сорвется. Так и жили они, поддерживая друг друга.

Вместе с букетом цветов Сергей внес в комнату душистое очарование леса. Он бережно положил цветы на зеленое сукно стола и приблизил к ним лицо. По белым лепесткам ромашки ползал крохотный синий жучок. Желтоватые соцветия тысячелистника, впитавшие солнце, робко поглядывали на него десятками любопытных глаз. Кусочком неба голубели венчики васильков. А вот гвоздика — тонкая былинка, грустная лесная флейта. От букета исходил пряный аромат, ударяющий в голову теплой волной.

Он взял бумагу, карандаш. Под быстрыми штрихами возникла пухлая рука, обнимающая мягкими пальцами тонкие стебли цветов. Вот появились большие задумчивые глаза, округлое лицо, волнистые волосы, улыбчивые губы.

Похожа.

Он загляделся на портрет, залюбовался. Но зуд художника, требующий совершенства, заставил снова взяться за работу.

Он растер большим пальцем карандашные линии. Лицо затуманилось, затянулось серой дымкой. Поверх прежнего рисунка он принялся наносить новый. Глаза удлинил, овал лица сузил, носу придал более четкую форму, границы рта обозначил порезче, приподнял в уголках. Шею — несколько длинней, тоньше. Волосы — воздушней, еще легче! Пальцы — тоньше, изящней, длинней. Ногти — поуже, длинней, с блеском. Брови… так, немного сузим, дадим разлет. Ресницы пусть останутся прежними. Они безукоризненны.

Из-под руки иронично посмеивалась высокомерная красавица.

Нет, уже не она…

Снова задумчиво растер мягкие линии. Закрыл глаза, припомнил ее лицо.

…Она смотрела на него широко распахнутыми влажными глазами, губы что-то шептали в тишину вечера. Ее мягкая теплая ладонь, подрагивая, доверчиво лежала на его плече. От руки ее пахло цветами, по плечу растекалось малиновое тепло.

— Сережа, где ты? — в голосе умоляющие нотки, растерянность, задумчивая тревога. — Сережа, не молчи! Сережа…

Он открыл глаза. Рука потянулась к листу. Длинный грифель карандаша быстро забегал по плотной бумаге.

Глаза — немного шире. Брови — погуще. Зрачки углубить. Здесь — искорку.

Ее глаза. Да, ее!

Они умоляюще выглянули из серого графитного облака.

Лицо — круглей. Губы — полуоткрыты, границы — мягче. Нос — чуть тоньше. Так. Он оторвал лист от альбома, отнес на вытянутую руку, вгляделся.

Она! Только чуть по-моему. Кажется, схватил.

Он долго изучал портрет.

По губам пробежала легкая тень улыбки, ресницы дрогнули, на шее заиграла голубоватая ниточка пульса. Лицо на мгновение ожило, озарилось теплым сиянием.

Сердце гулко и часто забилось. Ее волнение передалось ему, сковало дыхание. Он с трудом выдохнул:

— Боже, как прекрасна! Вот ты какая…

Это лицо для того, чтобы освещаться ярким солнцем. Этим глазам — отражать высокую синеву неба. Этим губам — утешать испуганного ребенка. Этим пальцам — перебирать хрупкие лесные цветы.

Надо переписать портрет начисто. Чем передать это твое тепло, этот заревой багрянец? Тут должно быть нечто прозрачное, золотистое, розовое, бежевое, желтоватое. Пастель! Конечно, пастель — только ее мягкость передаст нежность твоего лица. Я покажу этот портрет тебе, и ты сама увидишь, наконец, как ты хороша!

Он взволнованно потянулся к чистому листу бумаги. Из-под него выскользнул и с шелестом слетел на пол рисунок.

Что это? Кто это? Зачем?..

На него в упор глядели синие глаза в обрамлении белых волос. Тонкие черты изящного капризного лица с чуть приподнятым подбородком излучали прохладный голубоватый газовый свет.

…Комната внезапно наполнилась звуками. Пол содрогался монотонными танцевальными ритмами: этажом ниже работал магнитофон. За стеной в комнате родителей сипел телевизор, сообщая погоду назавтра. Во дворе требовательно гудел клаксон ворчащего автомобиля.

Он досадливо поморщился. Очарование улетучилось. Мысли в беспорядке забегали и разлетелись врассыпную.

Душно!

Он бездумно просидел так с полчаса, пытаясь вернуть воспоминания, растворившиеся в закате растаявшего вечера.

Душно!

Он открыл окно. Теплая ночь мягко прошелестела в комнату. От высоких тополей напротив долетел смолистый аромат.

…Она энергично ворвалась в жизнь Сергея с первого институтского дня. Впервые он заметил ее на Дне посвящения в студенты. Все тогда выстроились жужжащей толпой на институтском дворе в ожидании необычного торжества. Сергей с любопытством всматривался в лица и наряды людей, с которыми ему предстояло прожить «самые интересные годы». Каких только типажей он тут не приметил: очкастые тихони «ботаники», разбитные пьянчужки, мелкие хулиганы, бритоголовые бандиты, самонадеянные «мажоры» — сыночки больших начальников, «серенькие мышки» из районных поселков, непременные клоуны, беспросветные тупицы, восторженные домашние девицы, по-щенячьи повизгивающие от вхождения в «новую большую жизнь». Скука…

И вдруг… Что за чудо? Юная леди нордического типа, с янтарных берегов, как на сцене, стояла в скрещении множества взволнованных взоров. Ее гибкая фигурка, обтянутая белоснежным костюмом, лучезарная улыбка, плавные повелевающие жесты, бесстрастный взгляд человека, знающего себе цену — все это притягивало парней. Девушки — кто с восторгом, кто с завистью, кто подавленно — не преминули обменяться шепотными мнениями со своими соседками.

Почти не поворачивая головы, Сергей обозрел происходящее вокруг. Впрочем, он-то уже решил, что эта девочка, конечно же, станет его. Зачем? А просто «для пары». И по праву сильного.