Виктор Шнирельман - Русское родноверие. Неоязычество и национализм в современной России

Примечательно, что иной раз современные мифотворцы, чтобы не прослыть дилетантами, клянутся в своей приверженности научной истине и сами выступают против искажений истории. Например, Демин писал, что «всякого рода исторические “выверты”, доведенные до полнейшего абсурда, – характерная черта постсоветской России» (Демин 2003: 371). В свою очередь Асов призывает «бороться с фальсификациями нашей великой истории». Однако при этом под фальсификациями он имеет в виду не искажение реальной истории, а приверженность некому «мифу о дикости Древней Руси» (Асов 2003: 13). Эту фразу трудно понять без учета того, что под «Древней Русью» он понимает выдуманную им самим «первобытную Русь» с ее колоссальными по размеру «государствами», «ведической религией» и «палеолитической письменностью». Следовательно, к фальсификациям он относит труды профессионалов, не обнаруживающих такой «первобытной Руси». Сходной была и позиция Ю. Д. Петухова, со всей страстью выступившего в своей последней книге против фальсификации истории, которой, на его взгляд занимались шарлатаны и дилетанты. Он указывал, что они искажают суть Русского Православия, – ведь сам он понимал его как «исконное мировоззрение русов с древнейших времен». Таких фальсификаторов он называл «ненавистниками России» и утверждал, что за их спиной стоят западные спецслужбы, заинтересованные в разрушении основ Российского государства. Примечательно, что среди фальсификаторов он числил и историков-профессионалов, которые, на его взгляд, слишком увлекались идеями «ложной романо-германской школы» (Петухов 2009а: 454–455). Иными словами, сегодня воинствующий дилетантизм переходит в наступление и с яростью набрасывается на академическую науку, которая, на его взгляд, не проявляет должного патриотизма и не занимается всемерным прославлением русской истории.

При этом в своем патриотическом задоре многие из этих авторов, по сути, вновь задаются вопросами, встававшими перед западными националистами-романтиками еще в XIX в. Ведь еще молодой Гегель был озадачен тем, что немцам внушали сказки народа, «чей климат, законы, природа и интересы чужды нам, чья история никак не связана с нашей. В воображении нашего народа живут Давид и Соломон, а герои нашей родины дремлют в книгах ученых… Разве Иудея является родиной Туискона?… Христианство опустошило Вальгаллу, оно выкорчевало священные рощи, оно задушило народную фантазию, как постыдное суеверие…» (Поляков 1996: 260) [18]. В конце XIX в. сходные мысли мучили известного французского националиста Мориса Барреса, критиковавшего своих соотечественников за излишнее увлечение античной цивилизацией: «Чтобы сблизиться с эллинизмом, мне пришлось бы пожертвовать слишком многим, и я опустошил бы себя, стал бы ничем» (Soucy 1972: 107).

Аналогичным образом, некоторые современные русские интеллектуалы с любопытством неофитов обращаются к картине мировой истории и с удивлением обнаруживают, что древнейшие цивилизации были созданы отнюдь не русскими и не славянами. Их задевает то, что школьные курсы всемирной истории начинаются с древних египтян и шумеров, греков и римлян. Так, художник И. Глазунов сетует: «Почему мы изучаем в школе греческую мифологию, а свою, славянскую, предаем забвению?» (Глазунов 2006. Т. 2: 453, 462). В. Истархова возмущает то, что Ветхий Завет повествует об истории евреев, ничего не сообщая о происхождении других народов (Истархов 2000: 17, 45). И. Синявина тоже не устраивал христианский подход, прославляющий историю древнего Израиля и игнорирующий или даже извращающий «жизнь и дела наших предков». Его шокировало то, что при этом собственная история заменялась «еврейскими мифами» (Синявин 2001: 5, 91). Ю. Петухов недоумевал, почему школьников учат тому, что древнейшая цивилизация возникла в Древнем Египте, а восточные славяне появились на исторической сцене только в эпоху раннего средневековья. Его возмущало, что «всему иноземному нас учат с гораздо большим усердием и последовательностью, чем своему отечественному». Подобно Гегелю, он сокрушался по поводу того, что греческий и римский пантеон известен русским лучше, чем свои исконные боги (Петухов 2001: 10–11, 229–230; 2009б: 5–6, 123).

Заявляя, что все мировые религии были занесены в Россию извне, А. Хиневич восставал против мнения о том, что русская культура будто бы строится на какой-то полученной у иноземцев мудрости. Он призывал искать свою изначальную самобытную веру, а не основываться на заимствованной (Хиневич 2000: 3). В его изданиях доказывалось, что «не к лицу Славянам и Ариям кланяться чужим святыням, лить воду на чужую мельницу, отдавать свою психическую энергию чуждому эгрегору» (Хиневич 1999: 128). А в радикальных листовках инглингов это «чужое» отождествлялось с еврейской традицией (Яшин 2001: 65). Во всех таких случаях ущемленное национальное чувство заставляет подобных авторов подозревать ученых в «фальсификациях истории», «сокрытии подлинных фактов от общественности», «политизации истории» и прочих манипуляциях, производимых якобы под давлением заинтересованных в этом тайных сил. Эти авторы отвергают современное научное знание вместе с принятыми научными методиками и занимаются выстраиванием «альтернативной истории», пронизанной мегаломанией и поисками великих предков в глубинах первобытности.

Если такие авторы выступают против «экспансии чужой истории», то почему они не могут удовлетвориться богатой событиями реальной русской историей последнего тысячелетия? Анализируя это явление, исследователь сталкивается на первый взгляд, со странной ситуацией. Ведь понятно, почему лидеры бывших колониальных народов, чья известная история связана с тяготами иноземного господства, обращаются к легендарному доколониальному прошлому, которое за неимением надежных исторических источников оказывается нетрудно наполнить вновь изобретенными символами Золотого века. Однако почему это привлекает выходцев из народа, имеющего богатую и сложную историю, полную реальных героических событий, способных с лихвой обеспечить национальную идею желанными символами?

Советская история, на которой воспитывались будущие радикальные русские националисты, изображала весь досоветский период эпохой народных страданий. Однако, если советская схема основывалась на классовом подходе и под народом понимались угнетенные массы, то в глазах русских националистов, питавших симпатии к этно-расовому подходу, «народ» отождествлялся с «русским народом», а его угнетателями сделались «чужеземцы» и «инородцы». Этот подход оказалось возможным применить и к советской эпохе, которая также вызывала неприятие у русских националистов тем, что якобы и в то время «власть инородцев» упорно сохраняла свои позиции. Мало того, возвращение русскому православию достойного места в обществе также не устраивало русских радикалов, ибо и в христианстве они усматривали враждебную силу, якобы тесно связанную с происками все тех же «инородцев», стремившихся закабалить русский народ. Поэтому речь шла не только о версии истории, которой придерживалось христианское учение. Причины недовольства русских радикалов лежали гораздо глубже: ведь следуя советской идеологии, они видели в христианстве орудие угнетения, направленное против русского народа. Причем это угнетение воспринималось ими не только в социальных, но и в этно-расовых тонах.