Виктор Шнирельман - Русское родноверие. Неоязычество и национализм в современной России

По указанным причинам русские радикалы отрицали не только советскую историю, но вместе с ней и всю эпоху господства христианства на Руси. Такая история была для них сродни колониальной и полностью ими отвергалась как несоответствующая интересам русского народа. Им нужна была другая история, свободная от какой-либо «иноземной зависимости» и «чужеродного господства», история, в которой господствовал «русский» Бог. Такую историю они могли обнаружить только в языческие времена, и вот почему среди них столь большую популярность получило русское язычество. Поэтому становление нового русского национализма шло рука об руку с формированием русского неоязычества.

Такая идеология была неразрывно связана с идеей «чистоты» – чистоты культурной, языковой и расовой. И именно это ей обеспечивало новое обращение к «арийскому мифу». И неважно, что этот миф был дискредитирован живодерской практикой нацистской Германии. Ведь оставалась возможность обвинить нацистских вождей в «извращении» высоких идей и заменить германский «арийский миф» «славяно-арийским», якобы лучше обеспеченным источниками и лучше соответствующим современным научным знаниям.

О том, какой вред дилетантизм и псевдонаука приносят поиску научной истины, писалось неоднократно (Алексеев, Лихачев и др. 1976.; Буганов, Жуковская, Рыбаков 1977: 202). Здесь надо лишь отметить, что патриотический подход, целенаправленно культивировавшийся в советской исторической науке, начиная со второй половины 1930-х – 1940-х годов, нанес ощутимый урон становлению независимого научного мышления и развитию строгих научных методов, стимулировал рост пренебрежительного отношения к историческим источникам и даже породил определенное увлечение фантастическими или явно сфальсифицированными историческими версиями, вдохновленными патриотическим порывом (Лурье 1992; Шнирельман 1993; Козлов 1994: 5–8, 183–185; Козлов 1999). В наши годы псевдоисторические построения нашли себе удобную нишу в популярной литературе, и это не случайно. Ведь, как считают современные литературоведы, «в популярной литературе эмоциональное содержание доминирует над эстетическим и познавательным, суждения о ней всегда связываются с социальным контекстом, и ее структура и воздействие в большей степени основываются на намеках на актуальную действительность…» (Менцель 1999: 396).

А вот как свою позицию объяснял писатель Ю. Петухов. Провозглашая себя «историком, социологом, лингвистом и этнологом», он сетовал на то, что научные монографии издаются малыми тиражами, доступны узким специалистам и обречены на замалчивание. Кроме того, он опасался «сокрушительной критики». Поэтому свои исторические построения он облекал в форму романа, полагая, что именно оттуда русские наконец-то узнают правду о себе и своих предках (Петухов 2009б: 134). Однако он не забывал в выходных данных делать отметку «научное издание», создавая у читателя иллюзию того, что речь все же идет о «научной литературе». Поэтому в настоящем исследовании я и уделяю такое большое внимание анализу популярной литературы, причем той, которая рассматривается британскими учеными в рамках понятия «популярной археологии» [19].

Как бы то ни было, неоязычество представляет определенное идеологическое течение нашего времени и является вызовом тем специалистам, которые связывают модернизацию с секуляризацией и видят в религии лишь временного попутчика секулярного национализма (см., напр.: Kedourie 1966; 1970; Smith 1971; Hobsbawm 1992: 68–72, 176). Те же, кто признают более тесную связь религии с национализмом, обычно игнорируют неоязычество (Hutchinson, 1994: 66–96). Между тем, неоязычество в некоторых своих формах претендует на статус политической силы, способной создавать специфическое мироощущение, по крайней мере, у части населения. А это в свою очередь чревато особого рода политической активностью, ибо реальное поведение людей определяется не столько конкретной объективной действительностью, сколько тем, как они представляют себе эту действительность (Merton 1957: 421–423; Connor 1994: 75).

О том, что русское неоязычество ставит одной из своих главных задач трансформацию поведенческих стереотипов и выковку более активного агрессивного отношения к действительности, свидетельствуют те языческие ценности, которое оно в особенности превозносит. И это является еще одной существенной характеристикой рассматриваемой идеологии. Неоязычники обвиняют христианство в том, что оно формирует у людей пассивное покорное поведение, призывает их к смирению и взаимопониманию. Им такой стиль поведения не подходит. Они видят себя людьми активного действия, никому не спускающими каких-либо обид и обретающими гармонию в героической борьбе. Одной из основных их ценностей является понятие справедливости, которое они понимают по-язычески, т. е. как неотъемлемое право на мщение обидчику. В противовес христианскому всепрощению они отстаивают идею активной борьбы с любым злом путем насилия, называют воинскую культуру важнейшей частью любой этнической культуры и связывают именно с ней такие понятия как доблесть, мужество и честь (Белов 1991; 1992а; 1995; Белякова 1994; Доброслав 1995б: 27; Егоров 1995: 58; Егоров 1996: 62; Шибин 1998: 3–9).

Тем самым, русское неоязычество по сути своей нуждается в образе врага и активно готовит своих адептов к грядущим битвам не на жизнь, а на смерть. Поэтому, далеко не случайно, что отдельные группы неоязычников в 1990-х гг. активно участвовали в политических баталиях, а в начале 2000-х гг. их можно было встретить среди скинхедов. Неоязычество, основанное на расистских ценностях, известно в США, в Скандинавии и в некоторых других странах Западной Европы (Kaplan 1996; L nnroth 1996; Harvey 1997: 65–66; Gardell 2003). Именно с этой точки зрения неоязыческий миф и будет рассматриваться в данной работе.

Неоязычество представляет собой одну из ветвей «новых религиозных движений» (НРД), появившихся на Западе еще в 1960-х годах. Многие их черты объясняются их молодежным составом и энтузиазмом новообращенных. Первое поколение верующих всегда отличается повышенным идеализмом, фанатизмом и агрессивностью. Отсюда категоричность и нетерпимость, пылкость в отстаивании, казалось бы, самых странных идей, поражающих неопытных людей своей видимой новизной. Костяк НРД составляют молодые люди 20–30 лет. Руководят ими также молодые малоопытные лидеры. Некоторые специалисты видят в этом причину экстремистских настроений в НРД и предупреждают об их социальной опасности. По мнению других, не стоит преувеличивать эту опасность, так как с возрастом настроения и убеждения людей меняются, они становятся более спокойными и прагматичными. Поэтому состав НРД отличается большой текучестью – с укреплением социальных позиций и погружением в быт люди от таких движений отходят. А. Баркер справедливо считает, что к НРД надо подходить дифференцированно, избегая чересчур поспешных обобщений и не занимаясь огульными обвинениями или безосновательными восхвалениями (Баркер 1997: LIV–LV, 4-10. См. также: Scott 1980: 5–8; Ткачева 1999: 484–485).