Антон Тихомиров - Истина протеста. Дух евангелическо-лютеранской теологии

Центральным христианским откровением, как уже упоминалось в самом начале, является крест. Именно крест, распятие конкретного человека Иисуса становится таким событием, через которое Бог «прикасается» к нам, через которое мы встречаемся с Самим Богом. Христианство возникло тогда, когда первые верующие были поражены этим событием и поняли, что через него они по-новому ощутили Бога, что через него, выражаясь на традиционном языке, Бог говорит с ними. На кресте Бог целиком и полностью открывается нам. Именно поэтому крест Иисуса Христа является откровением Божьим. Для нас – уникальным и единственным откровением. Именно на кресте встречаем мы Бога и распознаем Его. Откровение – это не получение новых сведений, а то, что затрагивает, захватывает нас, заставляет нас изменить нашу жизнь, то есть делает нас верующими. Иногда мы говорим: «В эти слова (или в этот поступок) я вложил всю свою душу, всего себя». Это же истинно и для откровения Божьего, причем истинно в куда более радикальном смысле. В Свое откровение Бог, действительно, вкладывает всего Себя! Можно сказать поэтому: откровение – это не какое-то сообщение о Боге, а Сам Бог, переживаемый нами в определенной земной реальности. Для нас, христиан, такой реальностью является крест Иисуса Христа.

Однако здесь неизбежно напрашивается вопрос: а почему же только крест? Разве не является откровением вся жизнь Иисуса Христа и Его воскресение? Этот вопрос вполне оправдан. Несомненно, крест сам по себе не стал бы откровением Бога. Это была бы просто некая рядовая казнь, какие случались в истории десятки, если не сотни тысяч раз. Важным и захватывающим для нас он становится прежде всего потому, что это крест Иисуса Христа, этого конкретного человека. Причем человека очень необычного: уникального, по меркам традиционных религиозных представлений (как того времени, так и сегодняшних) даже скандального в своей радикальности проповедника любви, Божьего мира и милости и провозвестника Царства Божьего. И вот этот человек, на которого столькие возлагали свои надежды, который так поражал своей проповедью и Своими делами, оказывается в немыслимом положении: Он предан одним из своих учеников, Он умирает позорной, унизительной и мучительной смертью, оставленный всеми, даже Богом.

Если посмотреть на все это «сверху», с точки зрения Бога (впрочем, уже сама попытка сделать это выглядит сомнительной), то можно сказать, что Бог открылся или явился в событии распятия, что Бог «идентифицировал себя с Распятым Иисусом» [3]. Но такие рассуждения всегда несколько спекулятивны (хотя в теологии их и не избежать). Для нас все-таки более естествен взгляд «снизу». И, глядя снизу, мы можем описать случившееся следующим образом: событие креста настолько потрясает, что оно становится центральным в мышлении, в переживаниях и чувствах последователей Христа, они уже никак не могут отделаться от него. В свете этого события (вернее, в его непроглядном мраке) они начинают по-новому понимать свои отношения с Богом. Они не могут больше думать и говорить о Боге, не думая и не говоря при этом о кресте. Бог становится неразрывно связанным с крестом. Крест, таким образом, распознается верующими как откровение Бога. Перед крестом Иисуса Христа мы встречаем Самого Бога. Бог это – Тот, кого мы узнаем в событии креста. Крест меняет наши с Богом отношения. Весть о воскресении Христовом как раз и призвана особым образом подчеркнуть чрезвычайное значение этой крестной смерти Иисуса, ее откровенный характер: в этой смерти открывается Бог живой и Бог живых, в этой смерти наша надежда, наша жизнь. Эта смерть не может положить конца действию Божьему, скорее, наоборот, означает его подлинное начало.

Таким образом, в широком смысле слова, конечно, вся жизнь Иисуса, Его смерть и воскресение, Его личность, Его проповедь и деяния являются откровением Бога. Но это откровение имеет свое средоточие в распятии Христовом. Именно это событие задает нам перспективу, с которой все остальное воспринимается нами, как имеющее отношение к откровению. Здесь нам, может быть, следует, так сказать, перевернуть традиционный язык. Обычно на уровне традиционного благочестия говорят, что Иисус в Своей личности, в Своей истории, в Своих деяниях был Кем-то Божественным (Богом, Сыном Божьим) и потому Его смерть стала столь потрясающим событием: это ведь была смерть Сына Божьего! Такая речь вполне оправданна, но на самом деле, возможно, понятнее будет, если сказать иначе: смерть этого крайне необычного человека, Иисуса, оказалась столь потрясающим событием (была воспринята, распознана как откровение Бога), что из-за нее свет этой Божественности упал и на личность, и на дела Иисуса, которые тоже теперь начинают пониматься как по-настоящему Божественные. Более того, даже рассуждая на вполне «объективном» языке, нельзя не признать, что вся жизнь Христа прошла под знаком креста. В евангелиях рассказывается, что Он родился в хлеву для скота, был лишен дома, встретил непонимание семьи и ближайших Своих учеников, подвергался преследованиям, был предан и так далее. Неслучайно в Писании столь подробно рассказывается об этом. Это все указания на крест, это предчувствие креста, это «преддверие» креста.

Божественность Христа исходит от Его креста. Именно здесь, на мой взгляд, лежат истоки христианского учения о Божественности Иисуса Христа. Разумеется, это упрощение. Крест Христа и Его жизнь, Его личность связаны неразрывно, одно немыслимо без другого. Но все же именно крест является центральным откровением в христианстве. Без креста все остальное потеряло бы свой смысл, не имело бы никакого откровенного характера.

Откровение креста стоит, таким образом, в центре христианской жизни. Но это откровение – откровение уникальное, это такое откровение, которое парадоксально по самой своей природе, откровение, ставящее под радикальный вопрос все наши представления о Боге и Его проявлениях в мире, откровение, подобного которому не найти. Бог открывается нам не в каком-то величественном знамении, не в толстых и мудрых книгах, не в великих исторических событиях, а в страданиях и смерти этого несчастного, всеми оставленного человека – Иисуса! У этого конкретного носителя Божественного откровения – у распятия Христова – совершенно немыслимые, парадоксальные свойства.

Особым образом уникальность и парадоксальность откровения креста описывает ранний Лютер, который видел себя проповедником theologia crucis – «теологии креста». Ее он понимал как противоположность theologia gloria – «теологии славы». Сущность лютеровской теологии креста сводится к следующему: Бог не открывает себя в этом мире напрямую, но только под видом противоположного. Его любовь открывается в жестоком и кровавом событии распятия. Его могущество – в бессилии Распятого, Его величие – в унижении Христовом. Пусты и даже гибельны всякие попытки увидеть или истолковать деяния Божьи напрямую в их кажущейся очевидности. Там, где Бог кажется особенно далек, там Он, на самом деле, ближе всего. В своих знаменитых Гейдельбергских тезисах 1518 года Лютер пишет: «Не заслуживает называться теологом тот человек, который рассматривает невидимую сторону Бога, как если бы она была абсолютно видимой и действительно имела место (Рим 1:20). Тот заслуживает называться теологом, кто понимает видимые и явленные стороны Бога, рассматриваемые через страдания и крест. Теолог славы называет зло добром, а добро злом. Теолог креста называет вещи так, как они есть. Мудрость, которая видит невидимые стороны Бога в делах, как это воспринимает человек, полностью стирается, ослепляется и ожесточается» [4]. Бог не там, где мы ожидаем Его увидеть, и Он действует не так, как мы этого от Него ожидаем. В концентрированном виде эта истина выражена на кресте.