Г. Шпэт - Путешествие иеромонаха Аникиты по святым местам Востока в 1834–1836 годах

На острове Патмосе с о. Аникитой произошел по рассказу послушника его, старца Геронтия, следующий случай. О. Аникита прибыл, по сообщению Геронтия, к Патмосу около вечера. Желая вполне насладиться созерцанием таинственной судьбы Церкви, по откровению божественного Иоанна, и провести ночь там, где друг Христов томился в заточении, о. Аникита тотчас по прибытии к берегу оставил корабль и удалился в монастырь Патмосский. При выходе из корабля о. Аникита приказал своему послушнику Никите, оставшемуся ночевать на корабле, утром поранее принесть для него мазь (для лечения ушибов, полученных о. Аникитой на о. Кипре). Мирно протекла ночь. Наступило утро, приближался полдень, но Никиты-послушника не было. О. Аникита не понимал, что это значило, и не знал, чему приписать ослушание скромного своего и услужливого Никиты. Забыл ли он приказание или проспал, может быть, только послушник явился к нему очень поздно, и, когда он подавал своему отцу мазь, тот кротко заметил: «Как ты не боишься Бога, брат! Смотри-ка, я тебе говорил принести мне мазь, как рассвенет, а ты когда являешься». «Тебе никак не угодишь», – запальчиво крикнул послушник Никита и не успел договорить своих извинений, как о. Аникита пал ему в ноги и трогательно произнес: «Прости меня, ради Бога! Я оскорбил, брат, тебя». Смирение о. Аникиты поразило и тронуло его послушника: он взаимно бросился о. Аниките в ноги… (Биография Святогорца… Ч. I. С. 52–52).

На пути к Патмосу о. Аникита сильно пострадал от морской качки. «Во время свежего противного ветра, при сильной боковой качки судна я, – сообщал в письме на родину о. Аникита, – в каюте своей, державшись за бок, оторвался и всей спиной навзничь ударился на землю; однако же чудным Промыслом Божьим соблюден жив и даже невредим».

На островах, которые посещал о. Аникита, его встречали торжественно. О. Парфений пишет в описании своих странствований по Востоку, что о. Аникиту встречали не только торжественно, но все лобзали его десницу и почитали за великое счастье принять от него благословение. Удивительно было, говорит Парфений, что греки своих Патриархов не почитают так, как сего иеромонаха. Много проезжало Патриархов и других архиереев, но никому такой чести не воздавали. А он на всяком острове служил литургию, говорил проповеди по-гречески и приводил народ в слезы; со всякого острова провожали его со слезами и не хотели с ним разлучаться (Сказание о странствии и путешествии по России… инока Парфения. Ч. IV. С. 244).

Город Сакис на острове Хиосе, или Сакис, – кафедра Хиоского митрополита. Древний славившийся своим богатством Хиос разрушен был турками в 1821 году во время греческого восстания (Там же. С. 1).

О. Аникита вообще неохотно высказывался о причинах недоумений между греками и русскими иноками Пантелеимонова монастыря. В письме в Одессу к своему приятелю подполковнику А.С. Сундию, служившему комиссионером Черноморского флота, о. Аникита писал: «Великий наш чудотворец святитель Митрофан не благоизволил по первому моему предположению иметь церковь в так называемом Русском монастыре, греческими отцами населенном, но восхотел водвориться между кровными своими поклонниками в русском ските Св. пророка Илии. Таковая перемена есть изволение самого святого, хотя видимые причины произошли от человеков. Отцы почтеннейшие Русского монастыря – по наущению от врага и попущением свыше – охладели несколько от первой своей ревности к нашему святому, и на сие охлаждение святой от них удалился». Анастасий Спиридонович Сундий собирал в Одессе пожертвования на строящийся во имя святителя Митрофана храм на скиту Св. пророка Илии и отправлял их на Афон. Так, в июле 1836 года Сундий переслал о. Аниките четыре тысячи пиастров. Переписка между о. Аникитой и Сундием поддерживалась постоянно и продолжалась до самой кончины первого. Сундий был воспитанником о. Аникиты по Морскому корпусу.

Инок Парфений в своем «Путешествии по Востоку» сообщает следующие подробности относительно перехода о. Аникиты из Пантелеимонова монастыря в скит Св. пророка Илии: «В 1834 году приехал из России иеромонах Аникита, князь Шихматов, великий постник. И приехавши во Святую Афонскую Гору, пристал в ските Илии Пророка. Потом пошел поклониться во всей Святой Горе Афонской; и обшедши многие монастыри, пришел в монастырь русский Св. Пантелеимона. Греки его встретили с честью. Он же, поклонившись святыне и посмотревши на обитель, слезно сожалел, что в таком горьком положении находится русская обитель во Святой Горе Афонской, как без презрения сирота, оборвана и обнажена, и без всякого украшения, и не имеет ни от кого покровительств. Потом приняли его на гостиницу и всячески обласкали, и все старцы просили его погостить у них, и он обещался. Они начали ему со слезами говорить: „Отче святый, умилосердитесь над своей матерью, русской обителью. Помилуйте ее, от всех оставленную. Облеките ее обнаженную. Что вам по Святой Горе вне своей обители бедствовать? Придите, отче, к своей матери в объятия и живите с нами в общежитии, в любви и спокойствии: и ведите, сколько вам угодно, русской братии, и возьмите любую себе церковь и любой корпус келий, и живите, и помогайте своей матери“. Князь же сказал им: „Благое ваше расположение к русским. Ежели исполните намерение и устоите в своих словах, ежели примите русских в свою обитель, то сия обитель будет счастлива: как она теперь в уничижении, так после будет славна и богата, и вы будете упокоены. Ежели я взойду в вашу обитель, то дайте мне место выстроить особенную русскую церковь во имя новоявленного святителя Митрофана Воронежского чудотворца“. Греки с любовью согласились и показали ему место. Князь остался у них погостить, и жил целый месяц, и в тонкости рассмотрел их жизнь. Тогда сказал: „Это не человеки. Еще я не монах, но только Бог привел видеть монахов“. И столько их возлюбил, что не хотел с ними разлучиться.

Греки ему предложили, чтобы по обычаю монашескому положил начало и переходил совсем. Он с радостью согласился. И положивши начало, поехал в скит Илии Пророка и дал всем русским повестку, кто желает в русский монастырь жить, да приходит к нему в скит Илии Пророка. И собралось к нему желающих двадцать пять человек, больше из малороссиян, и духовник Прокопий, тоже из малороссиян. В этом случае князь много ошибся, потому что не посоветовался с духовником Арсением. Не узнавши, кто какого свойства и разума, набрал много неблагонадежных. Хотя после и жалел, но уже поздно. Набравши братии и облачившись в священническую одежду, сам снял, и двое монахов взяли икону святителя Митрофана, и пошли пешии, а братия за ними; и шли от самого скита до русского монастыря двадцать верст. И греки дали русским церковь Иоанна Предтечи. И стал он звать духовника с собой в Иерусалим, а духовник Арсений с учеником своим, схимонахом Николаем, согласились и отправились в Иерусалим. Князь русскую братию перепоручил духовнику Прокопию. До отъезда князя стало между братией расстройство: русские – разный сброд – под началом жить непривычны, да и духовник такой же. Русские греков уважать и слушаться не стали, но стали противоречить, еще к тому же и стращать, что монастырь наш, русский, а начальник у нас князь; мы вас выгоним. Отчего греки, вся братия, смутились, и начались повседневные скорби и искушения. И стала их высокая общежительная жизнь расстраиваться. И стали говорить игумену Герасиму и старцу Венедикту, что мы с русскими жить не можем и богатства их не хотим: лучше сухари с водою будем есть, да одни; русские расстроили всю нашу жизнь. Хотя игумен Герасим много их уговаривал, внушая: когда князь приедет из Иерусалима, мы все устроим, а строптивых вышлем. Но старец Венедикт стал колебаться. (Князь же в Иерусалиме получил указ Святейшего Синода ехать в Афины в посольство, в придворную церковь. И так пошло одно за другим расстройство. Однако князь прежде приехал в Афонскую Гору узнать, как живут братия.) По приезде его русские стали жаловаться на греков, а греки на русских. Потом пришли греки к нему на гостиницу. Старец Венедикт со старейшими пали пред ним на землю, и все заплакали, начали просить прощения, что не устояли в своем слове. Князь же спросил их: „Стало быть вы не хотите, чтобы русские у вас жили?“ Они сказали: „Прости нас, отче святый, не можем и не хотим; не хотим вашего богатства: расстроили мы всю свою жизнь с русскими“. Князь же, услышавши сие, горько заплакал и сказал: „Жалко мне этой святой обители, что много она претерпевает бедствия“. Потом встал и пошел в церковь; надел на себя ризы и испросил у всех прощения. Греки некоторые весьма плакали, а наипаче игумен Герасим: ибо он знал, что, лишаясь русских, обитель будет бедствовать. Князь же со всеми русскими пошел вон и ничего с собой не взял, кроме одной иконы святителя Митрофана; а прочее все оставил в русском монастыре, ризницу и иконы, и церковные сосуды, и русские книги. Хотя греки и предлагали все забрать, но он сказал: „Пусть все в святой русской обители останется для памяти. Когда паки русские взойдут, тогда пригодится им“. И потом пошли в скит и пришли к старому русскому монастырю; там остановился князь и отслужил над русскими костями панихиду. Пришедши в скит Илии Пророка, сказал всем русским: „Идите, братия, кто куда знает. Теперь я вам не начальник; не умели жить в монастыре: идите, странствуйте“. Потом икону святителя Митрофана и большую сумму денег препоручил скитскому духовнику, иеросхимонаху Павлу, и просил его возыметь попечение о сооружении храма святителю Митрофану. А сам простился с духовником Арсением и прочими отцами, взял двух учеников и отправился в Афины.