Наталья Сухова - Система научно-богословской аттестации в России в XIX – начале XX в.

Единство богословского курса и последовательность его изучения, установленные Комитетом 1845 г., соблюдались лишь отчасти. Многое зависело от наличных сил академической корпорации, а также от богословских воззрений епархиального архиерея или ректора. Так, в КазДА с 1845 по 1854 г. в качестве отдельных богословских предметов читались: 1) Священное Писание и 2) герменевтика – в обоих отделениях; кроме того, в высшем отделении: 3) догматическое богословие, 4) основное богословие, 5) сравнительное богословие, 6) нравственное богословие, 7) пастырское богословие, 8) церковное красноречие, 9) церковная археология, 10) каноническое право, 11) патрология, 12) библейская и общая церковная история, 13) русская церковная история [400]. Примерно такая палитра богословского курса сохранялась вплоть до начала 1860‑х гг. Так, в МДА в эти годы в богословский курс входили: 1) чтение Священного Писания (обоих Заветов), 2) библейская герменевтика, 3) общее богословие, 4) догматическое богословие, 5) учение о вероисповеданиях, 6) нравственное богословие, 7) пастырское богословие, 8) церковное красноречие с историей проповедничества, 9) церковное (каноническое) право, 10) патристика, 11) церковная словесность, 12) церковная археология [401]. К богословским же наукам относились дисциплины церковно-исторического класса: 13) библейская история, 14) общая церковная история, 15) русская церковная история, 16) учение о русском расколе. В КДА в это же время читались отдельными предметами все те же, что и в МДА, но «учение о вероисповеданиях» было поставлено в виде «обличительного богословия», «церковное законоведение» – в виде «канонического права», отдельными предметами были церковная археология и литургика, а церковная словесность была выделена в особый одноименный класс [402].

В условиях единого общеобязательного учебного плана многопредметность становилась неизбежной. Такая ситуация лишала академии возможности и даже надежды на принципиальное повышение научного уровня образования. Необходимо было искать способы решения этой проблемы. Предпринимались попытки облегчить учебные планы, при дав им большую цельность и выделив научную доминанту. Эти попытки проводились в двух направлениях: 1) упразднение предметов, не представлявших самостоятельной ценности, то есть «движение вспять», противостоящее процессу дифференциации; 2) переведение предметов в разряд «по выбору», то есть возврат в том или ином виде к Уставу 1814 г.

Однако первый путь был малоэффективен, ибо большая часть нововведенных предметов уже не могла быть безболезненно изъята из академического курса. Их присутствие в высшем богословском образовании было следствием развития отечественной богословской науки или уточнения места и роли духовных академий в жизни Церкви. Лишение же отдельных областей богословской науки самостоятельности, уже завоеванной ими, закрывало перспективу их научного развития и изучения. А их развитие неизбежно требовало внимания всех студентов или хотя бы их части.

Второй путь – введение «параллельных» отделений – был менее болезненным и применялся чаще. Но это так и не превратилось в научную богословскую специализацию. По-прежнему на выбор предлагались предметы второстепенные, просто для разгрузки основного курса. Так, во всех академиях предлагался выбор одного из новых языков; в МДА учение о расколе изучалось параллельно физико-математическим наукам; Конференции СПбДА в 1861 г. удалось, как и раньше, ввести параллельное изучение исторических и физико-математических предметов [403].

Но эти попытки не могли существенно изменить ситуацию многопредметности, курс по-прежнему был перенасыщен, и каждой из наук уделялось слишком мало времени. В условиях единого общеобязательного учебного плана необходимо было искать иные способы решения этой проблемы, причем не только в связи с перегрузкой студентов, но и в связи с возросшими научными требованиями к богословскому высшему образованию. Наметилось еще два подхода: 1) работа над учебными программами каждого предмета и 2) поиск более тесной взаимосвязи отдельных предметов. В первом направлении работали многие преподаватели: выделялись разделы, наиболее интересные, важные и трудные с научной точки зрения, менее развитые и мало освещенные в существующих учебниках и пособиях, наиболее ярко демонстрирующие студентам специфику каждой области богословия. Во втором направлении работу вести было сложнее, ибо для этого нужны были междисциплинарные обсуждения, а эта традиция вырабатывалась с большим трудом. Тем не менее, использовались взаимные связи догматического богословия и патристики, церковной истории и патристики, канонического права и церковной истории, пастырского богословия и литургики, пастырского богословия и церковного красноречия, методическое единство всех церковно-исторических наук. Но слабое развитие наук, ставших самостоятельными, не всегда делало этот поиск плодотворным, а иногда принуждало к механическому объединению. Поэтому удовлетворительного решения эти поиски также не давали.

Однако проблемы, связанные с научным аспектом духовно-академического образования, не ограничивались многопредметностью и объемом выделенного времени. Важнее были сами научные принципы, исследовательская направленность в преподавании – то, что отсутствовало в дореформенной духовной школе, без чего невозможно было живое развитие богословия. Святитель Филарет, оценивая значение Устава 1814 г. для русского богословского образования, выделял основное отличие до– и послереформенного его состояния: «Богословия была преподаваема только догматическая, по методе слишком школьной. Отсюда знание слишком сухое и холодное, недостаток деятельной назидательности, принужденный тон и бесплодность поучений. ‹…› При преобразовании 1814 г. введено преподавание деятельной богословии; таким образом, богословское учение сделалось ближе к употреблению в жизни» [404]. Однако реальность лишь отчасти подтверждала эти надежды. Близость богословия к жизни подразумевала, с одной стороны, научное решение тех задач, которые эта жизнь ставила, с другой стороны, жизнь самого богословия как науки, то есть развитие, постановку проблем и поиск их решения, определение перспектив, выработку методов. Однако первое было затруднено, ибо богословская наука еще не научилась формулировать богословские проблемы, возникающие в жизни, в виде научных задач. Второе также шло довольно косно: привычная схоластичность богословия, дававшая иллюзию полной логичности, «всеобъясненности», предлагавшая диалектические рассуждения вместо поиска решения, отдаляла богословие от истинной научности.

При этом в середине 1850‑х гг. стало ясно, что специалисты с высшим богословским образованием должны быть в разных сферах церковной жизни, но это должны быть специалисты . Стали высказываться – официально и неофициально – замечания о естественном вырождении «бо гословского энциклопедизма», о поверхностном многознании выпускников академий, об отсутствии специалистов в той или иной области богословия, о неумении выпускников академий решать конкретные научные и церковно-практические вопросы. Поэтому идея специализации начала рассматриваться именно в направлении приготовления специалистов-богословов. Хотя эпоха «богословского энциклопедизма» явно подходила к концу, отказ от идеи реформы 1808–1814 гг. о всесторонней «учености» выпускников академий должен был неизбежно встретить препятствия. С другой стороны, многим теоретикам и практикам богословского образования становилось ясно, что Устав 1814 г. актуален и ценен общим направлением, идеей и принципами высшего духовного образования, а не буквальным его сохранением. Более того, для того чтобы сохранить принципы этого Устава и выполнить поставленные им задачи, необходимо адекватно и оперативно реагировать на развитие науки, новые запросы к богословию. И если главным принципом преобразования 1808–1814 гг. было развитие духовной учености в научном, учебном и просветительском вариантах, следовало внести необходимые коррективы в «букву», дабы сохранить «дух».