Маргарита Климова - От протопопа Аввакума до Федора Абрамова: жития «грешных святых» в русской литературе

Панченко А. М. Русский поэт, или Мирская святость. С. 431–444. См. также: Bezrodny M. К вопросу о культе Пушкина на Руси (беглые заметки) // После юбилея. Jerusalem, 2000. С. 219–226.

Махновец Т. А. Концепция мира и человека в зарубежном творчестве И. С. Шмелева. Йошкар-Ола, 2004.

См.: Крутикова-Абрамова Л. Федор Абрамов и христианство // Нева. 1997. № 10. С. 75–76.

Особенности «коммунистической агиографии» в советской литературе рассматриваются в работах Ю. С. Подлубной. См.: Подлубная Ю. С. Метажанры в русской литературе 1920 – начала 40-х годов (коммунистическая агиография и «европейская» сказка-аллегория). Автореф. дис… канд. филол. наук. Екатеринбург, 2005.

Отдельного разговора заслуживают библейские аллюзии романа Э. Л. Войнич в общем контексте персонального богоборческого мифа писательницы, красной нитью проходящего через все ее творчество.

Исследователи творчества Э. Л. Войнич отмечали, что отношение автора «Овода» к проблеме страдания является подчеркнуто антихристианским и, возможно, полемичным апологии страдания в творчестве Ф. М. Достоевского; см.: Таратута Е. Этель Лилиан Войнич: Судьба писателя и судьбы книги. М., 1964. С. 252–255. Сам факт неизбежности человеческого страдания в этом «наилучшем из возможных миров» становится главным аргументом обвинений, который Э. Л. Войнич устами своих героев бросает Создателю. Преодолено это романтическое богоборчество, которое писательница (как и ее знаменитый герой) ошибочно считала атеизмом, будет лишь в последнем романе Войнич «Сними обувь твою».

И. П. Смирнов, эпатажно снабдивший психопатологическими ярлыками различные периоды отечественной словесности, увидел в советской литературе 1920–40-х гг. проявление мазохизма. См.: Смирнов И. П. Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М., 1994. С. 231–314. Некоторые основания для этого действительно имеются: реальный трагедийный героизм судьбы Н. А. Островского и его героя был в дальнейшем опошлен усилиями эпигонов, превративших уникальный взлет человеческого духа в навязчивый и безвкусный штамп.

Сопротивление житийного героя своему карьерному росту – один из весьма устойчивых агиографических топосов (впрочем, святой нередко вынужден уступить требованиям паствы, как это сделал бы по зову товарищей по партии и Корчагин).

См.: Комагина С. Г. Трансформация архетипа змееборца в романе Н. А. Островского «Как закалялась сталь» // Вестник Томского гос. пед. ун-та. Серия: Гуманитарные науки (Филология). Томск, 2006. Вып. 8(59). С. 88–93.

См. Жития «мучеников из лицедеев» Ардалиона Мимского, Филимона и двух Порфириев (последних Православная Церковь вспоминает 15 сентября и 4 ноября).

Бунин И. А. Собр. соч. в 6 т. М., 1988. Т. 4. С. 382.

Отражение религиозного феномена юродства в отечественной словесности рассмотрено в работах И. В. Мотеюнайте. См.: Мотеюнайте И. В. Восприятие юродства русской литературой XIX–XX веков. Автореф. дис. … докт. филол. наук. Великий Новгород, 2006.

См.: Бунин И. А. Собр. соч. Т. 4. С. 670.

Внезапный постриг героини рассказа в общем контексте «Темных аллей» – только одно из частных проявлений мотива разлуки (наряду с внезапной смертью от болезни или несчастного случая, вынужденным отъездом и т. п.), неизбежно сопровождающей, по Бунину, подлинное любовное чувство.

Кстати, образ героини «Чистого понедельника» имеет и другую тургеневскую параллель. Тот же причудливый сплав чувственности и набожности в душе «загадочной» и мятущейся светской львицы обнаруживаем мы в образе «женщины-сфинкса», княгини Р., любовь к которой бесповоротно разрушила жизнь Павла Петровича Кирсанова в «Отцах и детях». Другая литературная параллель – судьба Фленушки из дилогии П. Н. Мельникова-Печерского – при сопоставлении с бунинским текстом кажется убийственной. И уход героини Печерского в монастырь, и ее последняя уступка любви перед этим уходом были жестко предопределены трагизмом ее неповторимой личной судьбы и пылким характером. Серьезная мотивировка поступков героини «Чистого понедельника», как уже говорилось, полностью отсутствует, и зарождается неприятное подозрение: уж не игра ли это «во Фленушку»… (Кстати, популярные на рубеже веков романы Мельникова-Печерского в глазах Бунина была скорее «масскультурой», чем «классикой».)

Образцом их поведения чаще служит евангельский призыв отдать душу «за други своя».

См.: Климова М. Н. Отражение мифа о великом грешнике в рассказе А. М. Горького «Отшельник» // Вестник Томского гос. пед. ун-та. Серия: Гуманитарные науки. Филология. Вып. 6 (22) 2000. Томск, 2000. С. 39–42. Герой рассказа хорошо вписывается в неизменно волновавший М. Горького и неоднозначно оцениваемый им тип «утешителя» (достаточно вспомнить колебания авторского отношения к страннику Луке, одному из центральных персонажей пьесы «На дне»). Но любопытно отметить, что Савел-пильщик, вроде бы «типично горьковский» герой был высоко оценен взыскательным М. М. Пришвиным именно за его жизненность: «Как там у вас произошло, не знаю, но точь-в-точь такой человек живет под кряжем на Шельне» (Горький А. М. Полн. собр. соч. М., 1971. Т. 17. С. 605).

Соболев Д. Остров. СПб., 2007. С. 13–132.

Об агиографических источниках киноповести см.: Орехов Д. «Остров»: подлинная история. СПб., 2007.

В киноповести, где примет времени гораздо больше, ориентация на притчу менее ощутима.

Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. М., 1960. С. 60–61.

См.: Демкова Н. С. Житие протопопа Аввакума (творческая история произведения). Л., 1974. С. 144.

См.: Герасимова Н. М. Поэтика «Жития» протопопа Аввакума. СПб., 1993. С. 19.

Демкова Н. С. Житие протопопа Аввакума… С. 144. Отметим попутно, что восхищение «пестротой», способность увидеть в ней «красоту и доброту» – резко индивидуальная особенность восприятия Аввакума, не только не опирающаяся на традицию, но и противоречащая ей. Для средневековой ментальности «пестрота» – знак принадлежности сфере зла (ср. древнерусскую поговорку «Рысь пестра извону, лживый человек – изнутри»). Идеалом же является «простота без пестроты», прообраз которой – горний мир Бога, организованный по принципу гармоничных «подобий», «звучащих» в унисон как монодийное пение ангелов перед престолом Создателя. Как известно, принцип этот стал определяющим для древнерусского искусства. Возможно, Аввакум сам или под влиянием соузников ощутил нетрадиционность своего восприятия «пестроты»: в третьей редакции Жития корабль описывается иначе, хотя разноцветье его остается: «…разными красотами испещрен» (Житие Аввакума и другие его сочинения. М., 1991. С. 37).