Виктор Тростников - Трактат о любви. Духовные таинства

Такие случаи не только доказывают самоохранительную природу влюблённости, являющейся защитной реакцией на угрозу деградации личности, но и показывают, что она по своей сути столь же патологична, как и другие психические аномалии, порождаемые вторжением в нашу индивидуальную жизнь хозяина гамет, требующего от нас ради их бессмертия пожертвовать значительной частью нашего собственного «я». Может показаться, что это всё-таки самая безобидная форма половой патологии: влюбчивый человек ведь не серийный убийца! Да, если сравнивать одного донжуана и одного джека-потрошителя, то первый предпочтительнее, но если учесть, что любовная лихорадка трясёт многих, а потрошители весьма редки, и сравнивать общую сумму вреда, наносимого одной формой заболевания и другой, то баланс резко изменится, ибо феномен безумной влюблённости, поощряемый и идеализируемый романтической постхристианской культурой, служит причиной гораздо большего числа убийств, включая самоубийства, чем совершают все серийные маньяки, вместе взятые.

Я знаю, что многие читатели будут возмущены отнесением влюблённости к разряду патологических состояний. В основном негодовать будут те, кто недавно сам вошёл в это состояние и пока ещё испытывает эйфорию. Ну, с этими что ж полемизировать – они ведь находятся «под колпаком» у родового гения, который не только заставляет их совершать неординарные поступки, но и искажает нормальное мировосприятие. Вот пройдёт период восторга, блаженство сменится страданием, и тогда, может быть, они поумнеют и согласятся с нами. Но и среди тех, кто пережил любовное наваждение, найдутся такие, которые скажут: но ведь не всё, что ощущаешь в период безумной влюблённости, обман, в этой горячке открывается сердцу и что-то подлинное, и в душе рождаются и высокие чувства. С этим не поспоришь, конечно, это так. Да и как может быть иначе? Однако в любовной лихорадке конкретные образы и мысли, всплывающие на поверхность кипящего сознания, вторичны. Первично же само кипение, вызванное приближением вейсмановского молоха, а в кипящей смеси на поверхности могут ненадолго появиться и элементы, заслуживающие внимания. Но изучать их в таком бурлящем хаосе – не самая лучшая методика.

Неспецифичность возбуждения, генерируемого подошедшим к нам вплотную хранителем рода, убедительно доказывается тем несомненным фактом, что страстная любовь в один момент может превратиться в лютую ненависть: наша реакция на присутствие молоха состоит не в конкретных эмоциях, а в их интенсивности. Смена одного сильного чувства на столь же сильное противоположное в период влюблённости многократно описана в литературе. Едва ли не лучше всех показал, как это бывает, Лермонтов в сцене прощального свидания Печорина с княжной Мери из «Героя нашего времени».

«Вот двери отворились, и взошла она. Боже! Как переменилась с тех пор, как я не видал её, – а давно ли?

Дойдя до середины комнаты, она пошатнулась; я вскочил, подал ей руку и довёл её до кресел.

Я стоял против неё. Мы долго молчали; её большие глаза, исполненные неизъяснимой грусти, казалось, искали в моих что-нибудь похожее на надежду; её бледные губы напрасно старались улыбнуться; её нежные руки, сложенные на коленах, были так худы и прозрачны, что мне стало жаль её.

– Княжна, – сказал я, – вы знаете, что я над вами смеялся?.. вы должны презирать меня.

На её щеках показался болезненный румянец.

Я продолжал:

– Следственно, вы меня любить не можете…

Она отвернулась, облокотилась на стол, закрыла глаза рукою, и мне показалось, что в них блеснули слёзы.

– Боже мой! – произнесла она едва внятно.

Это становилось невыносимо; ещё минута, и я упал бы к ногам её.

– Итак, вы сами видите, – сказал я сколько мог твёрдым голосом и с принужденной усмешкою, – вы сами видите, что я не могу на вас жениться; если б вы даже этого теперь хотели, то скоро бы раскаялись. Мой разговор с вашей матушкой принудил меня объясниться с вами так откровенно и так грубо; я надеюсь, что она в заблуждении; вам легко её разуверить. Вы видите, я играю в ваших глазах самую жалкую и гадкую роль, и даже в этом признаюсь; вот всё, что я могу для вас сделать. Какое бы вы дурное мнение обо мне ни имели, я ему покоряюсь… Видите ли, я перед вами низок. Не правда ли, если даже вы меня любили, то с этой минуты презираете?..

Она обернулась ко мне бледная, как мрамор, только глаза её чудесно сверкали.

– Я вас ненавижу. – сказала она».

Этот отрывок – настоящий подарок тому, кто хочет понять истинную природу влюблённости: тут все чистая правда. Лермонтов действует здесь как патологоанатом, будто скальпелем вскрывая душу бедной княжны и говоря нам: смотрите, как она больна! И болезнь эта причиняется тем древним родовым духом, который приказывает ей иметь мужа и детей, и от этого приказа она приходит в страшное волнение и переходит от любви к ненависти и обратно, не зная, как унять поднявшуюся в ней бурю. Конечно, реальный Печорин с его достоинствами и его нехорошим поведением, в котором он с таким удовольствием признаётся, тут ни при чём – дело в образе Печорина, который она создала в своей душе, чтобы возвышенным влечением к этому выдуманному образу прикрыть для себя самой выполнение по воле стража гамет низменной функции их воспроизводства. То, что княжну будоражила собственная фантазия, которой она спасала свое «я», не допуская появления в нём ничего неприличного, обнаружится через год-другой, когда она найдёт-таки себе мужа (с таким приданым это не проблема), и Печорин останется в её памяти дурным сном, а то и забудется, будто его и не было.

Ну а если говорить о том начальном периоде влюблённости, когда идеализированный образ не начал ещё давать трещину? Может быть, это не одна идеализация, а отыскание в избраннике того лучшего, что в нём есть, которое для равнодушного взора остаётся незамеченным?

Именно так представляют дело апологеты влюблённости. Они говорят: возвышенный образ возлюбленного не целиком ложен – ведь в каждом, даже самом худом человеке скрыт образ Божий, и чуткое любящее сердце умеет его разглядеть. Не очень убедительное рассуждение: чаще всего предмет страсти наделяется такими достоинствами, которых у него вообще нет, поэтому страсть и называется «слепой». Однако какая-то доля правды в этой теории содержится, а раз так, то не прибегнуть ли нашему бедному «я», терроризируемому властелином рода, к такой тактике: насладиться тем лучшим, что открывается в возлюбленном в утренний час любви, а как обозначится чёткое дневное освещение предметов, расстаться с ним, а если придёт следующая утренняя романтическая любовь, повторить этот приём снова?