Равиль Бухараев - История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе

С точки зрения любого мусульманина, такая анафема звучит нелепо, ибо, если ислам и боролся с чем-либо абсолютно бескомпромиссно, так это с идолами и идолопоклонством. Так же воспринимали эту анафему и находившиеся под властью Византии мусульмане, особенно тюркские воины в составе византийской армии, которых император особенно хотел обратить в христианство. Реформа Мануэля Комнина была продиктована тем, что, по его мнению:

«прежние императоры и церковный причт… были так глупы и бездумны, что сей анафемой причиняли мучения Истинному Богу [19] ».

Эта анафема была убрана из числа 22 антиисламских анафем только после прямого вмешательства императора в зреющий мятеж духовенства, хотя речь-то шла о прямой лингвистической ошибке! Но мы знаем, чем иногда кончается попытка исправлять ошибки в освященных временем текстах – достаточно вспомнить историю русского раскола.

Откуда же, действительно, взялся в этой древней анафеме «бог, сделанный из прочного кованого металла»? Дело в том, что уже упомянутый нами выдающийся христианский богослов Теодор Абу-Курра (750–825), который, как и Иоанн Дамаскин, был арабом и жил в Халифате, в одном из своих полемических трактатов не слишком точно перевел на греческий одно слово в Суре 112 «Ал-Ихлас», в которой на самом деле говорится:

По-арабски, «Независимый и Всеми искомый» обозначается словом «самад», которое в одном из значений действительно значит «прочный, массивный», но в более употребительном фигуративном значении означает «постоянный, вечный, независимый, всеми искомый».

Однако Теодор Абу-Курра выбрал для перевода греческое слово, означающее «сбитый вместе, консолидированный, неразделимый», хотя его старший современник и земляк Иоанн Дамаскин в своем труде «О ересях» ранее перевел то же самое слово «самад» как «Создатель всего и вся». Так в само христианское восприятие идеи Бога ислама, Аллаха, вкралась переводческая ошибка, вернее, здесь лежат ее истоки.

Полвека спустя другой богослов, Никита Византиец, предприняв по поручению императора Михаила Третьего (842–867) систематический труд по опровержению ислама, развил идею перевода Теодора Абу-Курры и превратил слово «самад» сначала в греческое слово «круглый», а потом и «сделанный из крепкого кованого металла»!

Когда в 1180 году император Мануэль Комнин повелел исправить эту ошибку, поднялась целая буря, поскольку церковные богословы сразу усмотрели в этом попытку предать анафеме не какого-то там «бога Мухаммада», но Истинного Живого Бога! Но, с точки зрения византийского императора, а также и с общемусульманской точки зрения, так оно и было – в течение веков в церквах Византии действительно предавали анафеме Единого Бога, и понадобились огромные предсмертные усилия Мануэля Комнина вкупе с двумя церковными соборами, чтобы даже не исправить, но полностью выбросить из «Формулы отречения» указанную анафему.

Если в Византии, соседствующей с Халифатом, так понимали ислам, то что взять с католического Запада, не говоря уже о древней Руси, куда подобные переводческие ошибки и построенная на них идеология перешли из Византии вместе с христианством? Самое печальное, что в этой идеологии не было уже никаких богословских споров, а были только прямые оскорбления Пророка и обвинения мусульман в «безбожии» и всех смертных грехах безо всякого снисхождения к религиозной и даже простой человеческой чувствительности мусульманских современников.

Надо сказать, что мусульманские современники, во всяком случае наиболее просвещенные среди них, писали о византийцах скорее с удивлением, чем с гневом и яростью. Вот путевой дневник исламского писателя и философа Ал Джахиза – начало XIV века:

«Затем мы прибыли в Византию и обнаружили, что среди жителей ее – врачи, философы и астрономы. Им известны принципы музыки, они умеют делать римские весы и знают о мире книг. Они великолепные художники…

Византийцы обладают архитектурой, которой не встретишь больше нигде. Они несравненны в резьбе и плотницком ремесле. Помимо всего, они обладают священным писанием и религиозной общиной. Абсолютно ясно и неопровержимо, что они понимают красоту, знают арифметику, астрологию и каллиграфию, обладают мужеством, проникновением в суть вещей и другими выдающимися умениями.

Несмотря на все это, они веруют, что есть три бога, два незримых и один зримый, как если бы лампа нуждалась в масле, фитиле и емкости. То же самое, по их мнению, приложимо к субстанции этих богов. Они предполагают, что создание стало создателем, что раб стал господином, что вновь созданное творение стало вечным и несотворенным бытием, но было затем распято и убито с терновым венцом на голове, а потом исчезло только затем, чтобы вновь воскресить себя после смерти. Они веруют, что оно позволило своим собственным слугам заключить себя в темницу, а потом дало им власть распять и умертвить себя…

Если бы мы не видели этого своими собственными глазами и не слышали собственными ушами, мы не поверили бы, что такое возможно. Мы не поверили бы, что народ религиозных философов, врачей, астрономов, дипломатов, математиков, секретарей и умельцев в любой области может говорить, что человек, который, как они сами знают, ел, пил, ходил по большой и малой надобности, страдал от голода и жажды, одевался и раздевался, прибавлял и убавлял в весе, который позднее, как они думают, был распят и убит, является Господом и Творцом, и счастливым Богом, Богом вечным, а не вновь сотворенным, Богом, который посылает живущим смерть и возвращает мертвых к жизни, и может по своей воле сделать для мира гораздо больше, и при всем том они до сих пор гордятся тем, что он распят и убит, так же, как иудеи [20] ».

Это писалось уже в XIV веке, после того, как отгремели не только Крестовые походы, но и монгольское нашествие, когда некогда процветающий Халифат перестал существовать, разбившись на несколько государств, и исламское единство было уже недостижимым идеалом.

И мир христианства, и мир ислама – так же, как и сегодня, держался на одиноких праведниках, но как раз эти-то праведники не спорили между собой, оставив споры и идеологию людям, которые по привычке и по традиции отвергали чужое, не видя в этом чужом ничего человеческого.

Поразительно, однако, что эта исподволь возникшая в исламе нетерпимость была направлена, да и сейчас, как правило, направляется, не на людей другой веры, но на своих же мусульман, убеждения которых не совпадают с догматическими убеждениями ортодоксального большинства. Со временем самой главной болью ислама стала великая борьба Откровения с Догмой, и мученическими жертвами в этой борьбе оказывались люди, впоследствии ставшие славой и гордостью ислама.