Александр Щипков - Бронзовый век России. Взгляд из Тарусы

– Что вы имеете в виду?

– Проблема России в том, что её история – это регулярный разрыв с собственной традицией. Если угодно, традиция отказа от традиции. Происходило это под разными лозунгами, от большевистских до либеральных. Так, церковный Раскол – псевдореформа – привёл через много поколений к большевистской смуте. Эту пагубную тенденцию необходимо преодолеть. Сценарий прерывания традиции должен быть остановлен.

– Но что считать традицией в наше время? Боюсь, мнения разойдутся. Для кого-то это вольность дворянства, для кого-то – история дома Романовых, а для кого-то – нынешняя сырьевая стабильность…

– Прежде всего, это ценности общины, соборности, разделяемые когда-то 80 % населения. И сейчас эта цифра не сильно уменьшилась, уверяю вас. Несмотря на советские и либеральные десятилетия. Основа национальной традиции не может быть уничтожена до конца, это генетическая память народа.

– А в чём суть соборности? Для кого-то это церковное понятие, для кого-то мирское, крестьянское. Для кого-то – синоним коллективизма.

– Здесь важно и то, и другое, и третье. Используя формулу Макса Вебера, социальную модель русской нации можно определить как «православную этику и дух солидаризма». Эта модель действительно восходит к православному принципу «коллективного спасения». Который, конечно, сильно отличается от протестантской идеи «избранности» и индивидуального спасения «только верой», сформулированной Лютером. Идея соборности и коллективного спасения есть прототип нынешних представлений общества о справедливости.

– А какую роль в наполнении смыслом этого понятия сегодня играет Церковь?

– Определяющую. Поскольку Церковь – это единственный институт дореволюционной России, переживший ломку советского периода. Русская Православная Церковь Московского Патриархата в силу исторических обстоятельств выполняет в России не только религиозную и морально организующую функцию, как в остальной Европе, но и роль временного хранителя всей исторической традиции. Не только церковной.

– Временного?

– Да, конечно. Как только государство примет на себя бремя хранения традиции, Церковь расстанется с ролью временного исполняющего обязанности. Но останется моральным камертоном в обществе. Это нормальная ситуация. Но пока что государство (начиная с Петра) постоянно разрушает традицию.

– Отдельные ваши идеи можно встретить и в других источниках. Кто ваши исторические предтечи, кто на вас повлиял?

– Вообще-то о преемственности в России сегодня говорить трудно. Тем не менее исторические аналоги левоконсерватизму следует искать во взглядах славянофилов, консервативных народников и той умеренной части эсеров, которая не была склонна к насильственно-террористической деятельности. Также у немецких социал-консерваторов, идеологов «консервативной революции». А ещё много полезного об общине можно прочитать в Новом Завете, в частности в «Деяниях Святых апостолов». Современный аналог общины возможен как равноправное содружество работников умственного и физического труда.

– Давайте спроецируем это на политическую повестку дня. Что получится?

– Давайте попробуем. Левый консерватизм отвергает эксплуатацию большинства народа его мнимой «элитой». Это касается хозяйственной жизни в той же мере, что и культуры, нравов и мнений. В справедливой стране не может быть бедняков и миллиардеров, но могут быть разные уровни дохода. Защита государством личной и частной собственности отнюдь не означает свободы капитала, а рыночная экономика не означает рыночного общества. В справедливой стране невозможны такие явления, как сокращение пенсий, платное образование и здравоохранение, оскорбление народной памяти (истории) и религиозных чувств, ювенальная юстиция и узаконенные сексуальные извращения.

– Понятно. А кого бы вы назвали историческими противниками левого консерватизма?

– В Германии 1930‑х это были нацисты. Они пытались привлечь идеологов немецкой «консервативной революции» на свою сторону, как и многих других, но, разумеется, просчитались. В России начала XX века это большевики. Они увлекли крестьянскую массу обещанием земли, а потом уничтожили крестьян как класс в ходе коллективизации. А сегодня это либералы и коммунисты. В некоторых ситуациях они на удивление легко находят общий язык. Например, в борьбе против строительства храмов.

– Либералы тоже?

– Либерализм прямо противостоит христианской традиции. Поскольку исторически либерализм основан на идее тотальной конкуренции, то есть выживания сильнейшего. Иными словами, здесь дарвиновский естественный отбор переносится из животного мира на общество.

– Культивирование животного сознания?

– По сути да. В основе либерализма лежит отрицание всех высших ценностей, кроме свободы – таких как патриотизм, религия, героическое прошлое народа, национальные традиции, солидарность, взаимопомощь, традиционная семья. Эти ценности отрицаются как якобы «тоталитарные».

– Почему?

– Это отрицание следует из аксиомы: никакая ценность не может быть выше, чем её рыночная цена. Это постулат господствующей сегодня идеологии – рыночного фундаментализма. Приверженность внерыночным ценностям современный либерализм стремится объявить «тоталитарными комплексами», отклонением от социальной нормы. Это манипулятивная технология. Другая технология – культивирование в обществе искусственных различий. Такое общество не способно быть солидарным и единым. А значит, не может сопротивляться никакой тирании. Реальная демократия из такого общества испаряется.

Рыночная экономика порождает рыночное общество – статусное потребление, товарный фетишизм. Мир поделён на зоны – «золотого миллиарда» (центра) и его экономических колоний (периферии). Происходит постоянный вывоз капитала с окраин в центр. Товары производятся за гроши в странах третьего мира, но продаются на дорогих рынках Запада. Прибылью никто не делится. В таких условиях «модернизация» есть не что иное, как вечная зависимость.

В последнее время либеральный истеблишмент стремится привести к единому рыночному знаменателю такие общественные институты, как религия, семья, отношения полов. Отсюда принудительная секуляризация, ювенальные технологии и узаконивание однополых браков. Вполне тоталитарная практика.

– Вы считаете, что за левым консерватизмом будущее?

– Да. Думаю, в ближайшее время социальные и консервативные ценности выйдут на сцену в новом качестве. Их соединение естественно для России, а остальные идеологии исчерпали себя в ходе постсоветского политического спектакля. У нас есть возможность исправить ошибки прошлого. Левоконсервативный путь – это и есть работа над ошибками в национально-историческом масштабе.