Франсуа Брюн - Расслышать умерших

«В тот вечер накануне 1-го мая, – рассказывает она, – мы легли рано, уже в девять вечера, сразу, как только уложили детей. Я читала журнал с увлекательной статьей, а Даниэль, мой муж, сразу уснул у меня под боком. Вот уже несколько дней он жаловался на непривычную усталость. Подумав о нем, я вдруг заметила, что спал-то он не совсем обычным сном. Во сне он издавал какие-то звуки, словно стонал. Тогда я повернулась к нему, чтобы успокоить или расспросить, что произошло, как вдруг он заговорил незнакомым, даже женским по тембру голосом: ”Не бойся, Мэги, – сказал этот звонкий голос. – Говорит сейчас не твой муж, говорит духовный вожатый; я выбрал твоего мужа как посредника, чтобы поговорить с тобой. Я предлагаю вам обоим поучаствовать в одной миссии, но выбор за вами – принять это предложение или отказаться”. [437]

Это стало началом жизни, полной чудес и любви, началом потрясающего приключения. Мэги и Даниэль в придачу к своим собственным детям усыновили еще, а когда те подрасти, и еще, так что всего они вырастили и воспитали сорок детей. Они лечили, заботились, облегчали страдания, утешали тысячи людей, создали молитвенные кружки по всей Франции и за рубежом. Потому что свои занятия магнетизмом Мэги Лебрюн всегда сопровождает молитвой, и по возможности общей молитвой, в группе. Она тоже верит в творческую силу мысли!

Но был период в ее жизни, когда Мэги Лебрюн также глубоко верила и в реинкарнацию, обязательную для всех, и видела в ней одни лишь преимущества [438]. Ведь стоит только принять эту гипотезу, как, кажется на первый взгляд, можно будет сразу разрешить столько загадок!

И вот однажды в Брюсселе на одной из конференций один знакомый йог как-то спросил ее, имеем ли мы право, зная о терапевтической функции кармы, облегчать карму других людей. Она ответила: «Когда пожилой человек, обремененный тяжелыми чемоданами, пытается перейти дорогу с оживленным движением, разве мы не должны ему помочь?» Это, конечно, был крик души. Она добавила:

«В этом все милосердие Евангелия. Разве Иисус пришел не затем, чтобы проповедовать нам милосердие, и разве не ради нашего искупления Он умер?» [439]

А это уже просто здравомыслие! Но здравомыслие христианское.

В книге, которую я очень люблю, хотя и не разделяю ее основную линию, Мари-Пиа Станлей, остро чувствующая данную проблематику, цитирует похожий эпизод из жизни Вивекананды: кто-то из паломников сказал ему, что не слишком беспокоится из-за опустошившего центральную Индию голода. Поскольку, сказал он, это бедствие связано с кармой тех, кто стал его жертвой: поэтому мы не имеем права сюда вмешиваться.

«Вивекананда просто вскричал от возмущения. Кровь бросилась ему в лицо, глаза метали молнии. Он бичевал жестокосердие фарисеев. И, повернувшись к ученикам, сказал: “Вот почему наша страна лежит в руинах! До каких крайностей дошла доктрина кармы! Разве может называться человеком тот, в ком нет жалости к людям?” Все его тело сотрясалось от гнева и отвращения» [440].

А все потому, что по логике кармы никто никого «искупить» не может. Тут обязательно «всяк сам за себя»! Вопрос йога не так-то легко обойти стороной. И не случайно народы Индии, при всей глубине своей религиозности, не создали ни одного мощного движения благотворительности и милосердия. Потому что по этой системе неравенство и даже несчастье представляется в основном чем-то в порядке вещей. По отношению к тем, кто страдает, индуизм и буддизм предписывают сострадание, поскольку испытывающий сострадание блажен. Конечно, учат они и тому, что воздержание может значительно уменьшить эти несчастья. Но и тут целью оказывается личное совершенствование, а не сострадание к другим. Конечно, из этого отнюдь не следует, что индусы бессердечнее нас, людей Запада. Но следует другое: все их мировоззрение с незапамятных времен выливается в своеобразный индивидуализм. Там, например, заранее известно, что человек, которого мы бесконечно любим, муж или жена, в будущих жизнях будет любить кого-то другого. Все наши встречи мимолетны. От них, думает индус, не останется ровным счетом ничего, ни в этом мире, когда мы в него вернемся, ни даже в мире ином, в вечности. Доктрина реинкарнации несовместима с утверждением, постоянно звучащим в «Письмах Пьера», что Бог любящих не разлучает.

И сегодня, когда на Западе учение о реинкарнации распространяется все шире и шире, находя себе новых приверженцев, на Востоке все новые и новые люди постепенно открывают для себя горизонты христианства. Вот что говорит один из тех, кого отец Мопилье называет «индусами-христианами», поскольку они верны обеим традициям одновременно:

«Освобождение не в нашей власти. Чтобы его достичь, недостаточно одних лишь поступков (карма) или духовных упражнений…

Бог воплотился и стал человеком не ради какой-то пустой и ничтожной цели, но чтобы даровать человеку освобождение (мукти) от последствий кармы. Бог сделал все возможное, чтобы вытащить человека из пут кармы, чтобы вернуть его к целостности, к единству с Ним в любви…» [441].

В пользу доктрины реинкарнации чаще всего приводят такой аргумент: одна-единственная жизнь слишком коротка и слишком во многом зависит от счастливых или несчастных случайностей, чтобы вся наша вечность зависела от такой малости. Со стороны Бога иначе было бы нечестно вообще запускать такую неполноценную систему.

Такой тезис приводит, например, Геддес МакГрегор, книгу которого я уже не раз цитировал [442]. И даже более того, у него это становится основным аргументом, а историческая часть нужна ему лишь затем, чтобы показать, что христиане вольны выбирать, верить им в реинкарнацию или нет.

К сожалению, очень быстро становится ясно, что симпатии автора по отношению к феномену реинкарнации основываются на узости его теологических предпосылок, а также на том факте, что он совсем не знаком с уже получившими широкую известность паранормальными феноменами.

Автор вообще не признает возможности спасения для тех, кто не исповедует явно веру во Христа. Из этого он и делает вывод, что, очевидно, тогда все нехристиане, т. е. огромная часть человечества, не смогут спастись в этой жизни. Он относит такое умозаключение даже к детям, умершим во младенчестве [443].

Помимо всего прочего автор вообще не обращается к открытиям, сделанным за последние сто лет и подтверждающим существование жизни после смерти, хотя это кажется невероятным: браться за данную тематику, не обращая внимания на то, что по этому поводу уже написано. Конечно, он имеет полное право в это не верить, но ведь он даже представить себе не может, что может существовать материя, неуловимая для наших приборов, а значит, что существует тело славы, живущее реальной жизнью в мире не менее реальном, чем наш с вами. Ему даже в голову не может прийти, что талант, развитие которого в этом мире было прервано внезапной смертью, может продолжить развиваться и даже достичь еще больших высот в мире ином. Для него христианская, и в частности, католическая вера состоит в том, что умершие мирно спят себе в ожидании воскресения мертвых в последний день [444]. Конечно, вряд ли можно ждать от такого сна возможностей для духовного роста. Но вместо того, чтобы усомниться в такой простонародной деформации христианства, он предпочел ввести и привить к нему идею реинкарнации.