Монах Афонский - Птицы небесные. 1-2 части

— Да, помню. Но чем она может мне помочь? Ведь там такие же люди, как и я! — высказал я свое недоумение.

— Вот об этом мне и хотелось с тобой поговорить. Без Церкви невозможно стать по-настоящему верующим, потому что в ней живет Сам Христос. Хотя там есть свои сложности… — Анатолий замялся, не зная, как подойти к тому, что он хотел мне сообщить. — В общем, при каждом храме есть уполномоченный от КГБ, который контролирует всех священников, а они обязаны доносить о всех прихожанах в их церкви. И даже среди самих священников есть агенты КГБ, разрушающие веру людей. Мой совет такой: в церковь ходить нужно, а с батюшками, пока не узнаешь достоверно, что они искренне верующие, сближаться опасно, чтобы не сломать свою жизнь…

Я задумался, затем спросил:

— А как поступает твоя мама? Как посещаете церковь вы с женой?

— Мама ничего не боится. Она постоянно ходит в храм, исповедуется и причащается. А мы с женой ходим в разные храмы, то в один, то в другой, чтобы нас не запомнили… Чтобы быть верующим, нужно иметь свободу духа, это как вода, ее сжать нельзя, она отвергает всякое насилие. Когда люди хотят получше устроиться в этом мире за счет свободы духа, пытаясь ограничить ее, эта духовная свобода сметает все ограничения. Если хочешь стать действительно свободным, нужно иметь решимость!

— А что делать мне?

— Живи по совести и с молитвой, — очень серьезно ответил мне Анатолий, посмотрев на меня строгим взглядом. — А к церкви ищи свой путь.

Мы распрощались, и я, раздумывая об услышанном, неторопливо шел домой, чтобы хорошенько все осмыслить. Догадываясь о полном контроле над людьми со стороны КГБ, кое-что помня из рассказов отца о трагедии нашей семьи и об уничтожении казачества, хорошо зная, что большевизм — это самый жестокий режим на планете, я был полностью согласен с художником. Эта настороженность к священнослужителям и нежелание вручить свою душу неизвестному человеку на долгое время стала препятствием для серьезного и полного воцерковления моей души.

Оставив все недоумения и вопросы об отношении к Церкви на потом, я полностью отдался новому ощущению. Тихо и незаметно вера оживала во мне и оживляла душу и сердце. Куда бы я ни шел, ее мягкое и кроткое тепло всегда согревало меня. Теперь мне сильно хотелось отстать от всего дурного и непременно начать жить по совести, хотя я все еще плыл по течению, и мне было очень стыдно. Но что значит жить по совести? Это представлялось невыполнимой задачей, превосходящей мои силы. Тем не менее, вера возродила угаснувшее было желание пребывать в молитве, которую я узнал. Другие молитвы, кроме Отче наш и Иисусовой, мне не были известны. И все же самое главное — понимание необходимости серьезно заняться молитвенной жизнью уже созрело во мне, и этот путь виделся моему сердцу, как самый естественный для меня, а остальное, верилось мне, Господь приложит.

Пока же классическая музыка вела меня своими запутанными путями. Кроме многогранного творчества Баха, к которому привел меня художник, я самостоятельно познакомился с произведениями Моцарта и полюбил многие его музыкальные сочинения, особенно «Волшебную флейту», «Реквием», а также различные его симфонии. Узнал пленительную музыку Вивальди, а его «Времена года» стали для меня любимым произведением из его скрипичных концертов. Остальные композиторы запомнились отдельными произведениями: Григ, Чайковский, Гендель, но Бетховена, с его потрясающей страстной музыкой, я не мог слушать подолгу. Слишком сильным было нервное напряжение от его симфоний. Тогда же я начал посещать местную филармонию, если в ней бывали концерты классической музыки. Хотя я скучал на фортепьянных концертах, но терпеливо прослушивал их до конца.

В чтении остальных книг у меня не было никакой последовательности, и я метался из одной крайности в другую. Многие книги приходилось с трудом доставать на «черном рынке», отпечатанными на пишущей машинке, иногда с еле видимым текстом, размноженном под копирку. Один из художников, тот любитель греческой философии, увлек меня Платоном, особенно «Диалогами Сократа». Он познакомил меня с переводами философских китайских трактатов, отличавшихся крайне темным содержанием, а также заинтересовал чтением некоторых европейских мистиков и философов, которые не оставили в памяти особого следа.

Незаметно подкрался соблазн узнать о восточной философии из двухтомника, взятого в библиотеке, и дореволюционных изданий индийских мистиков с их экзальтированной влюбленностью в странные и жутковатые божества; возбудил мое любопытство и причудливый мир древнеиндийской мифологии. Хотя учение этих аскетов настораживало и внушало сомнение в их психической адекватности, книги по восточной мистике легко можно было купить из-под полы, но совершенно невозможным оказалось достать книги христианских авторов, особенно православных, или прочитать жития святых. Поэтому я брал в библиотеке все разрешенные книги, где было слово «Бог», и выписывал любые цитаты, в которых давались разъяснения и комментарии по этой теме. Даже атеистическая литература снабдила меня множеством цитат из Евангелия и различных христианских писателей, которые я усердно собирал и записывал для себя в общую тетрадь.

В один из зимних дней, рано утром, в мою комнату донеслись стоны матери:

— Мама, тебе плохо? Ты заболела? — спросил я из своей комнаты.

— Да, сынок, болит что-то внутри…

— Может, вызвать врача на дом? — разволновавшись, вскочил я на ноги.

— Не нужно, сынок, спасибо, я потерплю… — слабым голосом ответила мама, но тихие и с трудом сдерживаемые ее стоны разрывали мое сердце. Я встал на колени, прижал к груди Библию и с сердечным воплем взмолился: «Прости меня, Господи Иисусе Христе, но если истинно вера в Тебя проникла в мое сердце, исцели мою маму!» Я прислушался: стоны матери прекратились, и было тихо.

— Мама, как ты себя чувствуешь? — с замиранием сердца спросил я, подойдя к ее двери.

— Спасибо, сынок, все прошло, не понимаю, как это получилось…

«Боже мой, — тихо заплакал я, глотая слезы. — Неужели так скоро Ты помогаешь? Слава Тебе за все, дай же мне сил никогда не разлучаться с Тобой, чтобы быть с Тобой вечно! Как неизмеримо Ты превосходишь все, что написано о Тебе, и как близок Ты к тому сердцу, которое любит дыхание слов Твоих, молится Тебе и кается во всех своих грехах!»

На следующее лето мне очень захотелось устроиться на ту же работу в горах, что и раньше. Я даже уговорил на поездку в горы своего бывшего товарища по техникуму, любителя игры на гитаре, который собирался в это время жениться. Он был непрочь подзаработать денег на природе. Но, увы, повторений в жизни не бывает: все места на турбазе оказались заняты еще с весны. Мы тщетно попробовали устроиться на конфетную фабрику на побережье, но для оформления оказалось необходимо сдать столько справок о состоянии здоровья, что нам не хватило бы на это даже всего лета. Нас взяли, в конце концов, дорожными рабочими в Адлере, где само море уже радовало нас. Пришлось удовлетвориться тем, что есть. Дополнительно мы еще подрабатывали на железнодорожной станции, где разгружали вагоны-холодильники, таская мерзлые коровьи туши на мясную базу. Несколько ночей я поработал в ночную смену на консервном рыбном заводе, трудясь днем дорожным рабочим, пока не устал до того, что бросил это зарабатывание денег, махнув на все рукой. Вместе с моим другом на турбазовском автобусе мы уехали на Рицу, а затем на Ауатхару, к нарзанам. В итоге лето прошло сумбурно и стало ясно, что нужно что-то менять в своей жизни. Обо всем этом пришлось крепко задуматься.