Монах Афонский - Птицы небесные. 1-2 части

Впечатления от пустыни разбудили во мне жажду рисования, и в школе оно стало самым большим моим увлечением. Душа открыла в себе возможность создавать собственный мир, населяя его дорогими людьми — родителями, деревьями, реками и лесами. Птицы, населявшие мои тетради для рисования, словно становились живыми, когда их касался цветной карандаш, и меня чрезвычайно удивляло, что взрослые не видели в них трепетания настоящей жизни. Простой лист бумаги превращался в безбрежную землю, которую я мог по собственному выбору заселять диковинными животными или заполнять камышовыми хатами, засыпанными снегом, с огоньками в окошках, с тропинками у калиток, с месяцем над крышами. Этот пейзаж отчего-то сильно трогал мое сердце и я мог надолго погружаться в созерцание сокровенной жизни, созданной мной на листе тетради.

Тогда душа моя еще настолько пребывала в себе самой, что никаких других впечатлений от дальних поездок не осталось, кроме ощущения тихой спокойной радости от живого и неуловимого бытия самой души. Но после окончания первого класса произошло событие, которое сильно изменило мое представление об окружающем мире. Душа нашла для себя то, что было ей в чем-то сродни своей необозримой протяженностью, непередаваемым оттенком искрящейся зеленой синевы с безчисленными солнечными бликами, ласковыми и нежными прикосновениями, таинственной пугающей глубиной и нескончаемым веянием безбрежного счастья: все то, что взрослые называли одним коротким словом — «море». Именно море подарило мне радость плавания, мои ноги наконец-то легко оторвались от дна и я — о чудо детства! — поплыл, сам не понимая как. Расстояние до самого моря, рядом с которым я жил тем летом в детском лагере, было не более нескольких сот метров. Во время шторма голос его долетал до моего слуха нескончаемым рокотом глубин, голосом несказанно обворожительного морского простора, в который я влюбился всем сердцем.

Еще мне понравился поход в невысокие прибрежные горы, поросшие густым лесом, с их таинственными тенистыми тропами, замшелыми валунами вдоль тихих ручьев, где маленькие крабики ловко прятались под камнями, рощами ореховых деревьев с листьями, источавшими терпкий запах йода, если растереть их пальцами, лугами с горным сладким ветром, наполнявшим легкие воздухом незабываемых кавказских гор…

Маме тяжело давалась станичная жизнь. На работах в поле она надорвалась и сильные боли мучили ее все дальнейшие годы. Она выросла в семье городского служащего и тяжелый сельский труд оказался ей не по плечу. Станичный говор был ей совершенно непонятен:

— Отец, что за язык здесь? «Шо цэ такэ», да «шо цэ такэ?» — удивлялась мама казачьему наречию.

— Лида, здесь тебе не город, — успокаивал он.

— Так давай туда переедем! — просила она.

— У меня работа военная, переведут — поедем!

Отец предпочитал не спорить.

Однажды к вечеру, в конце теплого августа, к нашему дому в станице, сигналя, подъехал грузовик, и родители начали укладывать в него вещи и грузить мебель. Погрузка продолжалась долго. Солнце уже начинало закатываться в степную даль, когда, наконец, все было упаковано и перевязано. Меня посадили среди матрасов, мама укутала мои плечи одеялом, и мы, попрощавшись с бабушкой, не одобрявшей наш отъезд, и нахмуренным дедушкой, медленно выехали со двора. Рычащий и гремящий грузовик унес нас в новую жизнь, в которой впоследствии один переезд сменялся другим. К радости матери отца перевели работать на более крупную станцию и к ней-то мы и мчались по пустынному шоссе под первыми мерцающими в прозрачной высоте звездами. Вдоль дороги неумолчно шелестели под ветром высокие тополя, полные вечернего воробьиного гомона. Волнистая степь с зелеными рядами полей убегала назад, в уплывшую за поворот станицу.

Тогда впервые сердце ощутило и восприняло в себя новый опыт — опыт захватывающей дух свободы от того, что было прежней жизнью, и устремленности в неизвестное и тревожное своей новизной нарождающееся будущее. В груди, казалось, все пело от счастья, от предвкушения самых лучших и прекрасных событий, которые ожидали меня за каждым новым поворотом.

Мы поселились неподалеку от железнодорожного депо, рядом с городком военных летчиков, где жили их семьи. Мне пришлось узнать иных детей, не выросших в станице, а живших замкнутой, отгороженной от остальных людей жизнью. Но дети везде остаются детьми, и наши игры ничем не отличались от игр сельских детей, только чудо единения с природой незаметно стало отдаляться от моей души. На окраине этого поселка находилось летное училище и располагался военный аэродром, поэтому самолеты с реактивными двигателями первого поколения, с их оглушительным грохотом, стали неотъемлемым фоном тех детских лет.

С немым восторгом, раскрыв рот, мы следили за их воздушными пируэтами, поэтому ничто не препятствовало страстному желанию стать летчиком овладеть моим сердцем. Это желание перешло в тихое мечтание о том, что когда-нибудь я обязательно пролечу над родительским домом на удивительной серебристой птице.

В этом поселке родители записали меня в большую местную библиотеку, и чтение книг продолжилось с еще большим увлечением. Книги открыли мне неповторимый аромат бумаги, краски и клея. Мне нравилось вдыхать запах книги, перед тем как я начинал ее читать. Здесь впервые в мою жизнь вошел Пушкин с его несравненными стихами, сказками и изумительно написанными повестями. На долгие годы поэзия Пушкина определила развитие моей души, научила более тонко видеть красоту в простых пейзажах южной России, а его сказочные поэмы надолго вошли в мою жизнь.

Из книг, прочитанных в этой библиотеке, меня поразили кругосветные путешествия знаменитых мореплавателей, а также исследования нашего соотечественника Пржевальского на просторах Азии. Для меня открылись захватывающие дух дали азиатского материка с его пустынями и величественными горными хребтами. Пустыню я уже видел из окна вагона во время поездки в Ташкент, а горы мне еще предстояло открыть и они пока оставались для меня мечтой, будоражащей воображение. Из книг я узнал о множестве разных стран и континентов и просмотрел безчисленное количество фотографий. Ни Северная, ни Южная Америка не заинтересовали меня, лишь слегка удивила Африка невиданным разнообразием зверей и птиц. А вот Египет с его величественными пирамидами, Средняя Азия с величавым Памиром и, особенно, многоликая Индия, восхитили меня непередаваемым обаянием таинственного Востока. Арабские сказки «Тысячи и одной ночи» покорили меня своим волшебством, но остались непонятными из-за незнания чуждого для меня быта и нравов. Сказки братьев Гримм оказались более близкими и понятными. Замки и дворцы с храбрыми принцами и прекрасными принцессами поселились надолго в моем воображении рядом с их несравненными обитателями. Вместе с отважными рыцарями я совершал удивительные подвиги и освобождал зачарованных принцесс от чар злых волшебников и колдунов. Фантастические повести и романы Беляева, Казанцева и других русских писателей-фантастов зародили в душе живой интерес к выдуманным мирам и их героям.