Монах Афонский - Птицы небесные. 3-4 части

— Обоих знаю: про Евгения ничего не могу сказать, он где-то тут поселился, к монахине Тихоне ходит на беседы. А с Харалампием я бы смог жить, ведь я покладистый, а он — смиренный… — Капитан выжидательно замолчал.

— А семья у тебя есть?

— Есть, как же, жена и дочь. — Послушник шумно и глубоко вздохнул. — После той трагедии пошли у меня с женой нелады. Она в торговле работала, сами понимаете… Завелись у нее дружки из ОМОНа. Как-то я услышал, как она меня по телефону заказывала: «Поломайте ему, — говорит, — руки и ноги, а убивать, — не убивайте! И передайте этому негодяю, — кричит, — что ни квартиру, ни дочку ему не отдам!» В общем, решили они меня сделать полным инвалидом. Посчастливилось мне, что углядел я из другого подъезда, куда уходил покурить, как эти бандюги двинулись в мою квартиру. Проходят мимо, смеются: «Сделаем ему сейчас справку о болезни!» Я и рванул тогда на Кавказ. В Новом Афоне меня приняли в монастырь послушником. А дальше вы знаете, что из этого вышло…

Что-то было в этом человеке симпатичное, и он располагал к себе своей искренностью. Удивительный, хотя и сложный характер…

Из молитвенного дома мы возвращались с Василием Николаевичем и Шишиным. Пчеловод, искоса засматривая мне в лицо, рассказывал:

— Батюшка, есть на Псху пророчество от старых монахов, мол, когда на Псху построят новую церковь и женский скит образуется, значит, пришли последние времена. Что на это скажете?

— А что говорить? Не следует спешить церковь строить и скит создавать женский! Правильно или нет, отец Симон? — Василий Ананьевич остановился, подпер руки в бока и выжидательно прищурился, подтолкнув друга локтем.

— Нужно, непременно нужно церковь строить! Благодаря ей, возможно, и последние времена отодвинутся. А скит сам образовался, не отменишь. Осталось только молиться, а там — как Бог даст, — ответил я.

Мы пошли дальше по единственной деревенской улице, обходя грязные лужи.

— Верно, батюшка. Как Бог даст, так и будем жить, — подтвердили мои друзья. Издалека, с дальнего конца села, донесся крик петуха. Тихо, словно соглашаясь с нами, зашелестел весенний дождь, унося в говорливом деревенском ручье прошлогодние ореховые листья в шумящую на перекатах туманную Бзыбь.

Владыка истины, Всемилостивый Боже, молю, открой мне тайну Твоего пребывания в сердце моем! Когда я смотрю в глубины его, то не достигаю их, а вижу лишь мятущиеся толпы пришельцев и чужаков — дурные помыслы, словно мрачные тучи, заслоняющие от меня сияние солнца истины Твоей. Мир, преходящий, зыбкий и текучий, поселился в просторах моего сердца, дабы никогда не смог я прикоснуться губами жаждущей души моей к животворящим струям благодати Твоей, где обитаешь Ты, возлюбленный Христе мой! За все «услады» мира сего платил я сердцем моим, растрачивая безумно и бессмысленно силы его: за ненависть — сердце, за похоть — сердце, за деньги — опять все то же сердце. И теперь остыло оно, ибо не изведало возвышенной любви, к которой Ты зовешь меня, Господь мой, чтобы я научился отвечать на все происки тьмы мира сего любовью, живущей в глубинах сердца моего: на ненависть — любовью, на злобу — любовью, на зависть — любовью, на смерть и жизнь — безмерной и неистощимой любовью Твоей, Христе.

Триединый Боже, Пресвятая Троица, где нет никакой тьмы, лучезарная свобода святости, если я, тьма и рабство греха, не могу избавиться от порывов злотворного и ядовитого ветра мира сего, то пусть душа моя, укрепленная благодатью, научится не впускать его в недра свои, отражая его ухищрения — терпением, а наглые притязания — смирением. Если Иисус посреди нас, в сердце нашем, пусть оно всецело принадлежит лишь Ему, став образом и подобием Его златомудрого святого сердца. Не плотью и кровью хочу я жить, а Твоей любовью, нескончаемой во веки, и Твоей благодатью, неистощимой до конца безвременных времен, дабы не был я рабом суетного времени, но познал жизнь вечную в Господе Иисусе, став сыном Божиим по неизреченной Твоей милости.

Неделю мы прожили с Ванечкой в скиту. Он оказался смышленым, одаренным мальчиком: из старых металлических рессор, валявшихся в лесу, он сделал церковную звонницу и ловко вызванивал на них праздничные мелодии на службах. Голосок у него был очень музыкальный, поэтому он легко стал незаменимым певчим и пономарем на моих литургиях. В один из дней он начал уговаривать меня отправиться с ним на рыбную ловлю.

— Батюшка, вы мне обещали, что мы пойдем на рыбалку!

— Ваня, отец Кирилл не благословил мне ловить рыбу, когда я служу литургию.

— Вы не ловите, я буду ловить сам! На Псху я в ручьях форель руками хватал и на берег выбрасывал, даже удочки не нужно! Ну пойдемте же…

Мы разыскали в лесу подходящий ручей.

— Вон, вон, прячутся под камнями, видите?

В быстрой воде мелькнули серые тени рыбешек — ручьевой форели.

— Нет, здесь глубоко, удочка нужна! — заметил, подумав, Ванечка. Мы срезали подходящее удилище, и мальчик ловко вытащил небольшую форель, затрепыхавшую в его ручонке, и протянул мне.

— Держите крепче!

Но скользкая рыбешка в одно мгновение выскользнула у меня из рук и, упав на траву и извиваясь всем тельцем, доползла до ручья и свалилась в воду. Ванечка прыгнул в поток, не обращая внимания на бурные струи, и стал быстро шарить под камнями.

— Ушла… — поднял он разочарованное лицо. — Батюшка, я вам рыбу ловлю, стараюсь, а вы упускаете… Нарочно что ли? — чуть не плача, сказал он.

— Прости, Ваня, теперь буду внимательнее.

Но мой рыбак еще полчаса не разговаривал со мной. Повеселел он лишь тогда, когда поймал еще три-четыре форели.

— Я сам рыбу пожарю, отец Симон! А то вы ее со сковородки упустите…

В другой раз мальчик попросил меня взять его на прополку грядок моркови, которые заросли сорняками. До полудня мы работали вместе, продергивая и прореживая морковь. Когда пришло время готовить обед, я ушел в кухню. Но вскоре помощник прибежал ко мне.

— Ваня, ты почему грядку бросил? Мне нужно обед варить, видишь, я занят?

— Батюшка, когда мы вдвоем, почему-то весело работать, а когда я остаюсь один, то почему-то очень скучно… — Он осмотрелся вокруг. — Отец Симон, а в скиту можно играть?

— Мальчикам можно, — улыбнулся я.

— Вот здорово! Тогда я в вашем ручье кораблики попускаю…

Иногда ребенок утомлял меня тем, что я не мог уединиться до вечера, пока он не засыпал. Хотя я не подавал виду, что раздражен, тем не менее со стыдом осознавал свою неправоту: сколько же во мне сидит дряни, если я раздражаюсь на обычного мальчишку-непоседу? «Один на один с ребенком непросто, — сделал я вывод. — Это уже не забавы, как с таджикскими ребятишками, а серьезная духовная школа!» Неделю мы прожили душа в душу. В последний день недели на лошади приехал Василий Николаевич и увез мальчика в село. Ванечка часто оборачивался и махал мне рукой, крича звонким голосом: